И это было не единственное, чего не предвидел Руб. Не задумывался он и о том, что Салли может благоденствовать без того, чтобы и он, Руб, благоденствовал тоже. Да и с чего бы ему об этом задумываться? Десять с лишним лет они с Салли каждую пятницу ближе к вечеру разыскивали Карла – он имел талант исчезать, если кому-то должен, – чтобы забрать свои деньги. И Салли сразу же отдавал Рубу причитавшееся. В удачные недели дела у обоих шли хорошо, в неудачные – плохо. Как будто они на пикнике соревновались в беге в мешках и прыгали в одном мешке – неловкие, неуклюжие, но неразлучные, и финансовые их судьбы тесно переплетались. Когда скончалась квартирная хозяйка Салли и оставила ему дом, Руб подсознательно рассчитывал, что и ему выделят долю, но этого не случилось. И позже, когда город выплатил Салли кучу денег за участок его старика на Баудон-стрит, этим нежданным богатством Салли с Рубом тоже не поделился. Видно, они не из тех, кто вместе и в бедности, и в богатстве.

Эй, балбес, а кто подыскал тебе работенку на кладбище?

Руб пристыженно пожал плечами.

– Ты, – признал он с неохотой.

Ну вот. И где благодарность?

Руб вздохнул, глаза его наполнились слезами. Он и сам понимал, что должен быть благодарен Салли. Работа на кладбище далеко не такая тяжелая и тошнотворная, как у Карла, да и стабильнее. Но…

Тебе просто не нравится платить налоги.

Проглотить такое от Салли, который всю жизнь (ну, почти) проработал вчерную, особенно трудно. И все же в его словах была доля истины. Руба действительно возмущали строгости официального трудоустройства. Теперь он работал на город, а значит, вынужден был платить налоги не только федеральным властям и штату, но и городской администрации, делать отчисления в фонд социального страхования и бог знает куда еще. Но еще хуже то, что власти, долгое время понятия не имевшие о его существовании, теперь желали знать, где он был все эти годы, – и что прикажете отвечать? Обидно даже не столько то, что ему приходилось отдавать деньги, которые можно было бы посвятить чизбургерам, сколько то, что украденную у него сумму указывали прямо на корешке его зарплатного чека. Почему они лишают его веры в то, что он несет домой заработанное? Почему они каждую неделю напоминают ему о том, сколько у него отобрали без его согласия? Но Руб все равно счел себя обязанным возразить на замечание Салли.

– Дело не в налогах, – сказал он.

Тогда в чем?

– Мне не хватает…

Чего?

Руб проглотил комок.

Чего, балбес?

– Т-т-тебя, – выдавил Руб то, в чем не посмел бы признаться, будь Салли рядом.

То есть как – меня?

Руб отвернулся, не в силах объяснить. Тип в белом балахоне не затыкался. Сколько он уже треплется? Руб взглянул на наручные часы, и настроение у него испортилось еще больше. Когда они с Салли работали вместе, Руб часы не носил, не было в том нужды. Салли всегда говорил ему, который час и когда можно закругляться. На этом новом месте рабочий день заканчивался в пять – всегда, кроме пятницы, – и Рубу полагалось знать, когда этот час настанет, чтобы запереть инструмент в сарае. Ему доверили ключи – против его желания, но Салли не было, значит, некому их отдать.

Видишь?

– Что?

Так лучше. Теперь ты, не спрашивая, знаешь, сколько времени.

Салли постоянно твердил, что Рубу без него лучше, точно рассчитывал: однажды тот согласится (чему не бывать).

– Мне больше нравилось, когда это знал ты.

Эй, балбес. Посмотри на меня.

Но Руб не мог. Невыносимо ему было смотреть туда, где некогда был его друг и где теперь его нет. Невыносимо слышать, что ему лучше без человека, без которого ему так плохо.