Тот через минуту изящно, с королевскими замашками поставил перед Володькой банку с подступившей к краям пеной. Эта трехлитровка казалась ведерной, и Яковлев думал, что выпить ее невозможно чисто физически, но Леха пил с напускной веселостью, и, не желая отставать, пил и Володька, прямо из банки, пока не было кружек.

Оказалось, что здесь у Лехи много знакомых: окружающие подходили, здоровались, целовали в щеку, шутили, некоторым он кивал с величайшим удовольствием. А Володька, доверчиво подняв лицо, из вежливости молчал.

С юмором, иногда скептически ухмыляясь, Лешка без умолку рассказывал о том, что пережил. И друзья, о которых он отзывался с некоторой бесшабашностью и развязностью; и шумные веселые гулянки, о которых он вспоминал с неожиданным воодушевлением; и безобразные драки с ого-го какими переделками, в которых он побывал и подробностями которых сейчас делился с упоением, – всё это невольно заставляло Володьку уважать Леху, поднимало Куницына в глазах простодушного Яковлева. Конечно, это были ребята с улицы, привод в милицию они считали чуть ли не геройством, кое-кто из них уже побывал в колонии, а некоторым она грозила.

Из диалога между Лехой и его товарищами, услышанного Володькой, он не понял ничего: ни то, о чем именно шла речь, ни то, чего хотели эти таинственные люди, ни то, чего Лешка хотел от них. Ясно было одно, вернее это было предположением: кого-то поймали, кто-то боится, как бы его не «застучали», а кто-то решился на безумный шаг.

Язык уже заплетался, пиво за разговором незаметно исчезло, и парни покинули это место, ставшее всего за час родным. С головокружением, спотыкаясь, сосредоточенно глядя себе под ноги, они побрели к Лехе домой. Тетя, у которой он жил, была на работе. Друзья неумело сварили обед, поели, затем поиграли в карты.

– Леха, у меня предки в командировке. Давай завтра вместо уроков посидим у меня, послушаем Высоцкого. Главное, доставай бабки, – предложил Володька и пытливо посмотрел на Куницына.

– Хорошо, утром я у тебя.

Последний день каникул Яковлев провел на диване.

Леха позвонил часов в десять. Володька вздрогнул, с кровати поднялся медленно и пошел открывать двери в предвкушении чего-то приятного. «Вот Леха, – думал Володька, – молодец, знает, как чудно провести время». И когда через полчаса зашел довольно обычной наружности Лехин знакомый, и втроем они с шуршанием и звоном вывалили на круглый полированный стол все деньги; и когда дружок сходил в магазин и приволок оттуда в сетке две трехлитровой банки пива (с утра оно шло хорошо); и когда и позднее пришел еще один друг, насмешливый, заносчивый, а следом за ним – две болтливые, щегольски одетые, смелые девчонки, с приходом которых комната наполнилась шумом; и когда громкий смех, визг и разные голоса неистово зазвенели в ушах, – Яковлев почувствовал, что прежде никогда так близко, так остро и так неповторимо не испытывал радости настоящей жизни. Все это было пугающим, но настолько ошеломительным, ярким и красивым, как драгоценный подарок, что Володька, закинув ногу за ногу, развалился в кресле и, встревая в разговоры, порою тоном рачительного хозяина громко сетовал: «Братья, где же вы были раньше?!»

Но банки между тем опустели, девчонки ушли, пригласив парней на вечер, и стало тоскливо и одиноко. Хмель только набирал силу, и очень хотелось продолжения веселья. И тогда один из незнакомых ребят сказал: «Есть выход. Рулим в школу, и там наскребем мелочишки». Все тотчас вскочили и непослушными руками стали натягивать на разгоряченные тела снятые свитера, затем куртки. Леха помогал одеваться Володьке, а также второму и третьему товарищам.