Излишеств для желудка,

Не нужно каменных палат,

Лишь светлого рассудка.

Туман рассеял солнца луч,

И, как того хотел он,

В башке исчезли сотни туч

И тут же посветлело.

Но всё что виделось вокруг

Несло печать подвоха —

Ни тем, что нужно стало вдруг

И сотворённым плохо,

Не тот по улицам народ

Ходил, что видел раньше,

Бедняк не тот, богач не тот

И всюду много фальши.

Святой не свят казался сплошь,

Большой паркуя крузер

И в целом всё обман и ложь,

А он – обычный лузер.

Он вновь взмолился в неба синь —

Верни меня обратно,

Собой не быть нет больше сил

И повторял стократно.

Что жизнь не сахар и ни мёд,

Когда ума палата —

То хрен большой, то череп жмёт,

То майка маловата.

Я больше скверных слов не говорю,

К стакану не тянусь и папиросе.

Всё кончено, не пью и не курю —

Я бросил.

Нет больше сумасшествия идей

И строк про душу, режущую осень,

Случайных встреч шалманов и бл*дей —

Всё бросил.

Я к недругам от злости не киплю

И тех, кто улыбаясь маски носит,

Теперь не ненавижу, не люблю —

Ведь бросил.

На всё, что ни по сердцу не гляжу,

Бесчувственен, как камень и бездумен.

В покое и безмолвии лежу —

Я умер.

С изумленным лицом, от своих же неведомых дел,

У песочницы детской старик седовласый сидел,

Отрешённый от мира, как будто ушедший в астрал,

Что-то строил, ломал, словом занят был тем, что играл.

Улыбался и злился чуть, что выходило не так,

Рисовал на песке, словно видел фактуру холста,

Нервно бороду щупал, мечтательно трогал висок,

Но не мог доиграть – рассыпался зыбучий песок.

Не давались песчинки, и он начинал строить вновь,

Отдавая себя самого и вдыхая любовь

В каждый крохотный миг, сотворённый старанием рук.

И услышал старик позади себя шорохи вдруг,

Обернулся и видит, что рядом стоит его сын.

– Ну, иди, помогай, не справляюсь, чего ты застыл?

– Пап, да всё бесполезно, прости, но реальность жестка,

Потому, что ты создал и мир и людей из песка.

Под раскат гудков и стук колёс

У провинциального вокзала,

Спящему в кустах, бродяге нос

Шавка беспризорная лизала.

Уходило солнце за состав,

Становясь краснее семафора,

Чуть зевая, видимо устав,

Рупор объявил транзитный скорый.

За вагоном в даль бежал вагон,

Вереницей строчек по бумаге,

То ли снился дивный сладкий сон,

Бегло улыбавшийся в бродяге,

То ли влажный щекот языка,

Губы вверх заставил шевелиться —

Трудно разгадать наверняка,

Что ему тогда могло присниться.

Опускалась ночь, пустел вокзал,

Свежий ветер ринулся в атаку —

Он слега замёрз, открыл глаза,

Глянул на бездомную собаку,

Распахнул ладони, что есть сил,

Подозвав к себе и, будто в сердце,

Шавку одинокую впустил

От полночной зябкости согреться.

Обнял, как любимое дитя,

Пыльной шерсти ворох разутюжил,

И спросил, улыбчиво, шутя —

Может быть со мной в ларёк на ужин?

Указав рукой короткий путь,

Встал, в карманах мелочи нашарил,

Пригубил оставшейся чуть-чуть —

Как тебя там? Жучка или Шарик?

Шавка что-то гавкнула в ответ,

Слушая торчащими ушами,

И пошла за ним из тьмы на свет,

Пахнущий большими беляшами.

Где-то далеко шумел состав.

Вкусности поделены на части.

Быть одним на свете перестав,

Человек обрёл собачье счастье.

Я б у тех, кто понял жизнь, как понять её

Разузнал детали все в мелочах,

Про людские и другие понятия,

И нашёл, быть может, смысл в речах,

Не хромающего вспять здравомыслия,

Не идущих слов с делами в разрез,

Чтоб увидеть всё, как есть, не двусмысленно,

Разночтений искажающих без,

И наигранного выгодой мнения

Кэшем мереного против и за,

А пока в обратном нет и сомнения,

Потому, что есть чутьё и глаза,

На спектакль комедийный смотрящие,

И другие без купюр номера,

В коих комерсы на рынке стоящие,