– Спрячь меня, прошу, – выдавил он, отирая глаза.

– Это правильное решение, – произнес я, положив руку ему на плечо.

Он совладал с чувствами не сразу. Когда успокоился, я сказал:

– Теперь сделаем так, чтобы тебя забыли. Навсегда.

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Тащи камни. Похороним тебя.

Мы соорудили рядом с могилой отца еще одну – маленькую. Прочитали молитвы, и я оставил мальчика наедине. Прощаясь, он долго стоял, склонив голову. А потом задрожал и, припав телом, обхватил камни руками, словно пытался обнять отца напоследок. Поцеловав большой камень у изголовья могилы, поднялся и, не оборачиваясь, покинул кладбище.

Уже в пути я спросил его:

– Как тебя зовут?

– Буду́… Буду́, сын Будана из могучего рода Будур!

– Я Йэрю, сын Йюру из великого рода Йэру.

Я точно знал, куда мы поедем после – на север. Но прежде нужно было убедить Кандуу, что мальчик мертв и ему не о чем волноваться. Усыпить бдительность, чтобы не оглядываться самим.

Взять Буду́ с собой я не мог, как и приютить у себя. Дома было опасно – соседи. Даже зная, что ему грозит смерть, если кто прослышит, все равно бы разболтали. Думая, куда бы спрятать Буду́, вспомнил о саманном домике деда у подножья горы Мондур.

Дед работал чабаном. Большую часть времени года проводил в горах и спускался в село, только чтобы перезимовать. Тяготы своей профессии переносил с трудом. Часто болел из–за сильных ветров на пастбищах. И, желая сберечь здоровье, решил построить дом. Два года возводил. Один. А когда управился, его уволили. Новый работник, молодой чабан, счел пастбища негодными и нашел другие места, на которых и по сей день пасется скот. Дед же до последнего так и не смог привыкнуть к жизни в селе и каждый год с нетерпением ждал окончания зимы, чтобы вернуться в дом у подножья горы.

Верхом путь из села занимал сутки. Раз в месяц мы с отцом навещали деда. А в один из дней нашли мертвым. Тело, порванное дробью, и записка: «Таджибай». Мы похоронили его в пятнадцати метрах от дома. Я остался охранять пожитки, а отец, одержимый местью, отправился искать убийцу. Через два дня вернулся. Мы заперли дверь, прибили окна гвоздями и больше не приезжали в эти места.

Близился полдень, когда я прочитал молитву над могилой деда и вошел в дом. Там, по середине комнаты стоял Буду́ и смотрел на высохшее, побледневшее пятно от крови на серой простыне.

– Это было давно.

Он обернулся. И спросил:

– Отца?

– Деда.

Нахмурив брови, едва заметно покачал головой. Снова уставился на постель и задумался.

– Не волнуйся, мы здесь не останемся.

– Уедем?

– Когда вернусь.

– Куда?

– Далеко отсюда… Увидишь, там лучше.

Буду́ недоверчиво взглянул на меня и, отвернувшись, уставился в окно.

– Мне надо ехать. Никуда не выходи. Сиди тихо.

Он кивнул.

Я вышел из дома. Сел в машину и отправился к Кандуу. По дороге мысленно проговаривал предстоящий диалог и обдумывал слова, стараясь выбрать наиболее подходящие, чтобы убедить его. Проехав четверть пути, вспомнил про ухо, которое Кандуу потребовал в качестве доказательства смерти мальчика. Остановившись у обочины, уткнулся лбом в рулевое колесо и думал, что делать с его прихотью. Слишком хорошо зная Кандуу, я понимал: без уха он не поверит в смерть Буду́. Не придумав ничего толкового, развернулся и поехал обратно. Лишь приблизившись к дому, кровь подступила, заставляя сердце учащенно биться, и я понял, что у меня нет слов, умеющих уговорить десятилетнего мальчика отдать свое ухо.

Переминаясь, я долго топтал траву, вглядывался в голубое небо, синее море, тер лоб, глаза, хватался за голову в надежде, что нужное решение осенит. Но свет не пролился. Сокрушаясь в измышлениях, задался вопросом: «Даже если согласится, смогу ли я отрезать?». В голове стали, ежеминутно меняясь, возникать картины предстоящего, мерещиться жестокие сцены насилия над мальчиком. Мысли путались, пока все не перемешалось и не усложнилось окончательно.