– Что-то нашла? – интересуется Филл.

Я буду ненавидеть себя за это до конца жизни.

– Контракт был подписан перед съемками, верно?

– Да.

– Они начали снимать двадцать четвертого апреля в одиннадцать вечера. Время видно на часах, которые попали в кадр.

Морщины на напряженном лице Филла разглаживаются.

– Я знаю, как выиграть, – говорю я, закрывая ноутбук.

– И? – он откидывается на спинку кресла, держа ручку у губ, глаза блестят в предвкушении.

– И я расскажу тебе. Но у меня есть условие.

– Какое?

– Я не стану представлять Стэнтона в суде.

Он обдумывает предложение и кивает. Я протягиваю ему папку, ткнув в строчку, где указана дата рождения.

– Это было в Лос-Анджелесе, а девушка родилась в Нью-Йорке. К тому времени здесь уже наступило двадцать пятое апреля. Значит, формально она имела право подписать контракт без разрешения родителей, а так как Стэнтон не нарушал условия, контракт действителен.

Он еще раз изучает дело.

– Да, Флоренс, это может сработать. Сильный адвокат это пропихнет.

– Я тоже так думаю.

– И у нас такой есть. – От взгляда, которым он меня награждает, становится неуютно. Неприкрытое восхищение.

– Я готова копаться в бумажках, пересматривать это чертово видео хоть сотню раз, но не выступать в суде.

– Но тебе удастся выиграть.

– Я могу защищать кого угодно, но не тех, кто связан с преступлениями против несовершеннолетних. У меня есть сестра.

– Знаю.

– И таково было мое условие. Ты согласился.

– Знаю. Но все же подумай, пока не поздно, ладно?

Филл не сдастся. Пройдет пара дней, сумма в чеке вырастет, и я соглашусь. Мы оба знаем это. И от этого мне так плохо, что я начинаю задыхаться. Мозг закипает. В спешке – запинки, ложь, оправдания, неловкая улыбка – прощаюсь с ним и выбегаю из офиса, мчусь вдоль вывесок кафе и магазинов, смешиваюсь с толпой в глупой надежде скрыться в ней.

Измени этот пакостный, грязный, несправедливый мир к лучшему. Тебе это под силу. Мы оба знаем, что под силу.

Дома я сбрасываю туфли и достаю из холодильника бутылку виски, вливаю в себя едва ли не треть и падаю на диван, невидящим взглядом смотря в пространство. Что я делаю? Кто я? Что я? Алкоголь притупляет круговерть чувств, смазывает их, как свет кадр на пленке, и я, растянувшись среди декоративных подушек, проваливаюсь в дрему – меня едва не засасывает в складки, но вибрация телефона, спрятанного в ящике стола, выводит из забытья. Вскакиваю как ужаленная и цепенею. Телефон – я заряжаю его каждые три дня, все еще жду чего-то – продолжает вибрировать, бьется, словно сердце человека, который давно умер. Рывком открываю ящик, на экране высвечивается незнакомый номер, отчего по спине пробегает холодок. Принимаю звонок и прижимаю телефон к уху, до боли закусывая подушечку большого пальца. Сердце бьется в горле, кровь стучит в ушах. Это ненормально. Ненормально надеяться на что-то так долго.

– Флоренс Вёрстайл? – спрашивает мужской голос.

Мне часто звонят незнакомцы – я адвокат, но не на этот номер. Натяжение немного ослабевает, хотя и не отпускает до конца.

– С кем я говорю?

– Меня зовут Кеннел О’Донахью, я священник церкви Святого Евстафия.

Струны внутри натягиваются до предела и обрываются. Я слышала о нем, точнее, читала в письмах Питера и Джейн, но ничего толком не знаю – пыталась найти информацию и о Докторе, и о новом преподобном в интернете, но каждый раз натыкалась на целое ничего, словно Бог, судьба или иные высшие силы намеренно делали все, чтобы скрыть их секреты. Взяв себя в руки, беззвучно выдыхаю.

– Вы слишком молоды, чтобы так гробить свою жизнь. – Судебные процессы научили превращать голос в сталь, в то время как внутри все плавится от ужаса.