– Я не могу и помыслить иначе, – ответил сицилианец.

– Пойдемте! – обратился к нам принц.

Вошел тюремщик.

– Мы можем идти, – сказал ему принц. – А вы, почтеннейший, – продолжал он, обращаясь к заключенному, – мы еще с вами встретимся!

– Мне хотелось бы задать вам тот же вопрос, с которым вы на прощанье обратились к этому мошеннику, – сказал я принцу, когда мы, наконец, остались с ним наедине. – Считаете ли вы этого второго духа настоящим и неподдельным?

– Я? О нет, уверяю вас, теперь я этого не считаю.

– Теперь? Значит, раньше вы все же считали его настоящим?

– Не стану отрицать, что была минута, когда я дал себя настолько увлечь, что счел этот обман за нечто другое.

– Хотел бы я посмотреть на человека, – воскликнул я, – который не поддался бы обману при таких обстоятельствах. Но на каком основании вы отказываетесь от этой мысли? После того, что нам сейчас рассказали об этом армянине, ваша вера в его чудодейственную силу могла бы скорее возрасти, но никак не поколебаться.

– После того, что нам рассказал этот негодяй? – сурово перебил меня принц. – Надеюсь, вы не сомневаетесь, что мы имели дело именно с таковым?

– Нет, – сказал я, – но разве из-за этого его свидетельство…

– Свидетельство такого негодяя – даже если бы у меня не было других оснований сомневаться, – свидетельство его может быть принято только вопреки правде и здравому смыслу. Неужели человек, который мне солгал не один раз, человек, чье ремесло – обман, заслуживает доверия в таком деле, где даже самый искренний правдолюбец должен был бы очистить себя от всякого подозрения, чтобы заслужить доверие? Можно ли довериться человеку, который, вероятно, никогда не сказал ни одного слова правды ради правды, да еще в таком деле, где он выступает свидетелем против человеческого разума, против вечных законов природы? Это звучит так же нелепо, как если бы я захотел поручить отъявленному злодею выступить обвинителем против незапятнанной и ничем не опороченной невинности.

– Но какие у него были причины так возвеличивать человека, которого он имеет все основания ненавидеть или по крайней мере бояться?

– А если я не вижу этих причин – значит ли это, что их нет? Разве мне известно, кто подкупил его, кто заставил обманывать меня? Признаться, я еще не разобрался во всех этих хитросплетениях, но плут оказал очень плохую услугу тем, кому он служит, разоблачив обманщика, а может быть, и того хуже.

– История с кольцом мне действительно кажется несколько подозрительной.

– Более того, – сказал принц, – она-то и решила все. Это кольцо (допустим, что вся эта история действительно произошла) он получил от убийцы и тотчас должен был понять, что это и есть убийца. Кто, кроме убийцы, мог снять с пальца умершего кольцо, с которым тот никогда не расставался? На протяжении всего рассказа сицилианец пытался убедить нас, будто его обманул кавалер Лоренцо, тогда как он думал, что сам обманывает Лоренцо. К чему эти увертки, если бы он сам не почувствовал, как он проиграет, разоблачив свою связь с убийцей? Весь его рассказ – сплошная цепь вымыслов, для того чтобы соединить те крупицы правды, которую он счел нужным нам открыть. Неужели я еще должен сомневаться – что лучше: обвинить ли негодяя, солгавшего мне десять раз, и в одиннадцатой лжи, или же усомниться в основных законах природы, в которых я до сей поры не замечал никакой фальши?

– Тут я ничего не могу возразить вам, – проговорил я, – но призрак, который мы вчера видели, по-прежнему остался для меня непонятным.

– Да и для меня тоже, – заметил принц, – хотя я сразу испытал соблазн найти ключ и к этому явлению.