Длинноногая женщина лет сорока пяти, в модных джинсах, с тонкими кистями рук, коротко представилась, попросила Нею рассказать о себе и спросила:

– Нея, а чего хотите вы?

– Я? В каком смысле?

– У вас есть желания?

– Ну, да… я бы хотела хорошо зарабатывать и помогать родителям, – пальцы Неи сцепились. – Нужно открыть свое дело… и семью создать. Родители очень переживают, что я до сих пор не родила. Я стараюсь себя переделать, но все равно ничего толком не складывается. Со мной, видимо, что-то не так.

– А почему вы хотите помогать родителям?

Глаза Неи широко раскрылись.

– В смысле, почему? Как положено хорошим детям. Родители все для нас с братом сделали, все нам дали. Образование, квартиры купили.

– Хм… Вы знаете, Нея, в силу профессии мне хорошо известно, что во многих семьях помощь родителям является предметом договоренности сторон.

Нея понимала, что это по-своему разумно. Но себе не позволяла претендовать на эдакую вольность.

– Дело в том, что у моих родителей жизнь была каторжной. Они тяжело работали и многим жертвовали ради нашего с братом благополучия. Особенно мама… много боли вынесла. И я чувствую, что не имею права жить как вздумается. Меня так воспитали.

– Как вздумается – это как?

– Ну, как-нибудь по-своему… не знаю, как точнее выразиться…

– А ваш брат им помогает?

– Не совсем… В том то и дело. Родителям пришлось и ему квартиру покупать, когда он развелся.

– Нея, вы понимаете, что жертвы родителей во благо детей естественны и неизбежны?

– Да, понимаю. Но мне хочется, чтобы они были счастливы, – внезапно подступивший ком к горлу заставил ее замолчать.

– А вы слышали, что люди хотят сделать счастливыми других, когда не могут сделать счастливыми себя?

Нея отвернулась, пряча слезы. В сострадательных глазах образованной и чуткой женщины она увидела себя цепной собакой, затравленной долгом и виной.

– Да, понимаю, – процедила она.

Покинув кабинет психотерапевта, Нея ступила в другой мир, где люди не лишались права на любовь из-за инакомыслия и промахов.

По телу, словно выпущенные откуда-то из глубины, где с дверей мурашечьих камер сорвало затворы, одна за другой бежали освобожденные мурашки.

В венах стало больше крови, в легких – больше воздуха, в движениях – больше гибкости. Голова тоже прояснилась и Нея осмелилась рассуждать о том, что раньше мнила для себя непозволительным.

Она предположила, что ее жажда успеха продиктована невротической потребностью быть принятой родителями и миром. Или, проще говоря – потребностью выжить, потому что принятие подразумевает признание ценности, а то, что ценно – люди оберегают.

«Но поддержка семьи и замужество, богатство и всеобщее одобрение давно не являются условиями выживания… по крайней мере, в большинстве стран, – углубилась она во внутренний диалог, когда спустилась в метро, – хотя, конечно, могут этому способствовать.

Но может получиться и наоборот. Хотя небогатый человек неизбежно столкнется с запросами, удовлетворение которых будет затруднено нехваткой денег, известно и то, что богатство тяготит проблемами, от которых люди с меньшим достатком свободны.

И если представить, что живу я в обществе, где отсутствие мужа и детей – признак самодостаточности или одобряемый вид социальной ответственности из-за перенаселения планеты, то боялась бы я не выйти замуж и не родить? Брак и дети – характерное, но не обязательное следствие любви, а не способ зачекиниться на территории успеха, верно?

В то же время, осуждение со стороны нередко указывает на то, что человек идет по пути, на который другие не решаются и порицают его из зависти или страха, что у него получится и для них прецедент станет мучительным вызовом или упреком в негодности.