Дни менялись, растушевывая память. Мы с сестрой все так же делили одну маленькую комнату, и каждый вечер, предварительно поворчав, ложились спать: она на маленькое узкое кресло-кровать, а я на широкий диван, из‑за чего сестра годами обижалась, что мне досталось место побольше. Однажды мы все не могли уснуть и окончательно проснулись от телефонного разговора и кипиша в коридоре: отец спешно одевался. Только спустя какое-то время я узнаю, что в эту ночь Сережу чуть не убили собутыльники матери. Все собрались в общежитии отпраздновать ее возвращение, пили, как и подобает, до последнего, наконец, двоим, самым пьяным, захотелось прилечь, они открыли дверь комнаты и увидели незнакомого парня. Поскольку практически никто не знал, что у их подруги есть взрослый сын, то ничего лучше, чем избить незнакомца бейсбольной битой, в голову не пришло. Ему пробили череп, после чего на нем осталась трещина, а он сам не пошел в армию, хотя и хотел. Хотел воевать, раз не смог играть.

Спустя несколько лет мы приехали на рынок купить всяких вещей для дома, мне нравилось ездить к отцу на работу. Во-первых, там его соседи по оптовой точке угощали и делали большую скидку, во-вторых, это было место, где неизбежно шла жизнь. Густая, разноцветная, многоязычная, как плотный ковер, где некогда случайные узоры сложились воедино.

Китайский язык сменял таджикский, таджикский плавно перетекал в узбекский, узбекский нежно опирался спиной об азербайджанский – все они, языки и их носители, были похожи на странную семью, собранную не из родства, а из необходимости. Темы менялись из года в год, но были и неизменные: почему арендная плата так повысилась, закроют ли рынок, а если закроют, то что с ними будет.

В железных контейнерах было слишком жарко летом и слишком холодно зимой: отец часто подзывал китаянку, чтобы купить чай или воду, но никогда ничего не ел. Брезговал, поскольку пару лет назад сильно отравился местным чебуреком и с тех пор не брал еду на рынке, ел только один раз в день – вечером.

Мы шли мимо большой стоянки, где фуры заводов чередовались с машинами местных торговцев. Было жарко, пахло выхлопными газами и китайской едой. По громкоговорителю женщина типичным рекламным голосом рассказывала о скидках на стройматериалы. Когда мы приближались к отцовскому магазину, железному квадрату с товаром, частично выставленным на улице и внутри, я подняла глаза на парня, поднимающего коробку с черенками, и поняла, что это Сережа.

Мы крепко обнялись и немного поболтали: оказалось, что теперь он работает у отца грузчиком, ясное дело, отец платил ему в два, а то и в три раза больше, чем полагалось. Жалел, чаще давал выходные, сам таскал самые тяжелые коробки – было видно, как он рад, что сын рядом. Брат возмужал, его детское, радостное лицо сменилось взрослым, суровым с морщинкой между глаз и складками около рта. Волосы были так же коротко подстрижены, как и всегда, чуть жирные и лоснящиеся от жары и пота. Уши чуть выпирали, как в детстве, выдавая в грузчике бывшего мальчика. Он был рад нас видеть, расспрашивал, как наши дела, как мы окончили школу, куда будем поступать. Мы были рады говорить друг с другом, но говорили не в глубину, словно скользили по поверхности жизни, слегка касаясь бугорков: беседа была обозначена пунктиром, как белым мелом вокруг пустоты. Стало очевидно, что былой чистой детской любознательности уже нет – она сменилась осознанием взросления, мы выросли, и оказалось, что мы очень разные люди, между нами стеклянная дверь, которая уже не открывается автоматически от приближения.