Чистка отводных каналов – работа вспомогательная, потому и малооплачиваемая. Это стоило больших физических усилий. С трудом приходилось вдавливать шуфельную лопату в эту желеобразную массу. И с таким же трудом отрывать и закидывать в вагонетку, ощущая себя рабом древнего Египта, словно на строительстве пирамиды. Только там работали под жесткими лучами солнца, а здесь под землей, как грешники в аду.

В шахте работали крепильщики, забойщики, взрывники, электрики, горнорабочие и другие специалисты.

Взрывники засверливали отверстия электробуром в пласте, куда закладывалась взрывчатка. После взрывных работ, начинали работать отбойные молотки, затем шла погрузка на транспортер, с последующей отправкой породы и угля на-гора.

Участок, а их несколько в шахте, располагался на одном или двух горизонтах, соединяющихся меж собой колодцами, пробитыми в породе. Порой за смену приходилось по несколько раз лазить по лестницам с горизонта на горизонт, словно матросу по канатам на паруснике, выполняя поручения капитана – мастера участка.

Обед через три часа – в 12, если это первая смена, а вообще смен в сутках четыре – по шесть часов каждая, не считая времени спуска-подъема и дороги до места и обратно. Перед каждой сменой – планерка в конторе участка шахтоуправления, где каждый, как на фронте, получал конкретное задание: кому нести 20 килограмм аммонала, а затем чистить заиловку, кому работать непосредственно по дОбыче угля у конвейера.

После смены, усталые, шли мы к стволу пешком, подталкиваемые мощной струей вентиляции. Лишь иногда, особенно после ночной смены, машинист попутного электровоза подбрасывал работяг в вагонетке до подъемного ствола. Поднимались и шли в общую душевую, чтобы отмыть въевшуюся пыль в каждую пору твоего организма.

У старых шахтеров я часто замечал на лицах безобразные синие пятна – причудливые рисунки въевшейся пыли от неосторожного обращения со взрывчаткой или нечаянного нахождения рядом в такой момент… Эти «рисунки», как наколки тату не смывались.

Так мы работали каждый день, кроме двух выходных.

Шахтную «романтику» составляло еще и то обстоятельство, что в то время в них было много бывших заключенных, преступников, отсидевших срок, но так и оставшихся со времен Великой Отечественной войны в этих краях.

Мне запомнилась фамилия одного литовца (не буду ее называть). Он отсидел положенный срок за то, что служил в вермахте артиллеристом. Остался работать в шахте, завел семью и, как обыкновенный советский человек, доживал свой век, видимо, привыкнув к этой жизни, так и не вернувшись на историческую родину.

После детского дома, многое здесь показалось мне странным, необычным. Я познавал и изнанку жизни, порой самую неприглядную.

Было странно поначалу, что напарники по работе хвалились своими сомнительными «подвигами» вне шахты в свободные дни. Помню бывших молодых уголовников братьев по фамилии Борзых – они хвалились перед коллегами количеством ходок на зону, успев за неполные тридцать лет побывать на зоне уже не один раз.

Мне было восемнадцать, им лет по 27-30. Здоровые мужики, отравленные уголовной романтикой, чем непрестанно козыряли, демонстрируя блатную «феню»*2, продолжая и здесь свои зэковские повадки.

Мерзко было видеть в общей душевой, где мы мылись после смены, как, к примеру, младший бравировал шестипалыми насекомыми на своем лобке, а старший гонореей, расписывая в подробностях брату (с расчетом, что и другие услышат) про очередное похождение «по бабам».

Я с брезгливостью посматривал на этих отморозков, меня не привлекала подобная экзотика.