Я говорю с крайними реалистами, и проще всего назвать ту опасность, которую вы знаете детальнее меня, и давно уже смотрите туда тревожно, и правильно, что тревожно: Китай.

Сейчас это письмо кажется малоинтересным с точки зрения идейной – хотя бы потому, что эти идеи, по сути, воплотились в нынешней Эрефии[1]. Но вот интонация жива – и ради этого солженицыновские политические тексты стоит читать. То же касается и его прозы. Самые живые куски её – вообще-то довольно нудной – это описания мотиваций политических субъектов. Сентиментальное деревенничанье и народничанье, обобщённая «матрёна» сейчас идёт с трудом. «ГУЛАГ» тоже, хотя и по другим причинам. Но вот «Ленин в Цюрихе» – шедевр. Потому что даже если все реконструкции Солженицына неверны – Ленин у него мыслит и действует как игрок, а не как фигура чёрного или белого цвета. В его Ленина можно поверить.

В том же отношении интересна и его мемуаристика, особенно «Бодался телёнок с дубом». Это именно что мемуары политика от литературы, безумно увлекательные именно в этой своей ипостаси. По сути, это остросюжетный политический детектив: маленький, но очень конкретный человек ведёт свою войну с большим, но изрядно абстрагировавшимся от реальности государством. Если какая-то книжка на русском языке и заслуживает названия «Моя борьба», то именно эта. В хорошем смысле, разумеется.

Короче говоря, Солженицын был выдающимся русским политиком – в эпоху, когда никакой «русской политики» не было и в помине.

Александр Исаевич появился на свет и вырос в неполитическом обществе, где именно ощущение себя субъектом было недоступно не только большинству населения (так везде), но даже «начальству». Страна состояла из людей работающих и служащих, людей устраивающихся, а не меняющих обстоятельства. Страна назначенцев, начальников, а не политиков. Страна людей, из которых было вытравлено само ощущение неконтролируемой реальности Шахматной Доски.

У него оно было.

То, что он действовал литературными средствами, ничего не меняет. Писать он начал по большому счёту потому, что у него не было других орудий. Он научился это делать – потому что орудия не выбирают, а доступно было только это. Но если бы судьба дала ему в руки танковую дивизию – он бы писал гусеницами по грязи.

Можно по-разному оценивать качество его ходов. Хотя вообще-то, учитывая начальную позицию, он играл сверхуспешно. Он умел манипулировать теми, кто манипулировал им, делать неожиданные ходы, блефовать, обманывать ожидания. Он не купился на деньги и славу – именно потому, что не считал эти вещи венцом желаний, это были тоже ставки в бесконечной игре. И даже загнанный в угол – а под конец жизни он оказался именно что в патовой ситуации, его переиграли, хотя и не съели – он вёл себя в этом углу достойно: не боялся, не надеялся и не просил у других игроков пощады.

Отнюдь не случайно единственным, кто сейчас высказался о Солженицыне с откровенной завистью, был другой русский политик, Эдуард Лимонов. О котором тоже можно «сказать многое» (читай – скверное), но который тоже является по натуре игроком, а не фигурой. И его слова: «Я всегда внутренне соревновался с Бродским и Солженицыным, и после смерти Бродского и Солженицына я осиротел» – нужно понимать именно в этом ключе. Лимонов не соревнуется с писателем и поэтом, не это его волнует. Нет, он сравнивает себя – как политика и игрока – с другими игроками. Которые имели на руках похожие карты и действовали примерно теми же средствами, что и он. И несмотря на то, что у Лимонова есть партия, а Солженицын не стал делать какую-нибудь «национально-консервативную коалицию», хотя многие от него этого ждали, Солженицын добился большего.