(Здесь никто не будет смотреть на твой шарф и рваные губы)

На четвёртом этаже он быстро нашёл нужную дверь с щербатым глазком, показал папе ключ, который взял, выходя из квартиры женщины.

– Молодец, – сухо сказал папа хриплым и чуть булькающим голосом, словно в горло попал клочок наждачной бумаги. Игнат знал эти ощущения. – Я зайду первым, а ты стой здесь, хорошо?

Он несколько раз безуспешно пытался попасть ключом в замочную скважину. Когда, наконец, справился, выдохнул, открыл дверь и шагнул в полумрак коридора.

Игнат зажмурился.

Судя по звукам, папа прошёл по коридору, задевая целлофановые пакеты, зонты и одежду. Дверь, подавшись сквозняку с пролёта, начала со скрипом закрываться. Игнат не открывал глаз. Он представил в деталях, как папа идёт сначала на кухню – там у женщины грязно, захламлено, накурено, подоконник в сигаретном пепле и дохлых тараканах, а на батарее сушатся жёлтые куски марли. На кухне женщины нет. Тогда папа пойдёт в комнату, там, где по полу рассыпаны мармеладки. И ещё опрокинуто кресло – Игнат хорошо запомнил, как оно упало, задрав кривые ножки вверх. Папа всё увидит и всё поймёт. Не обрадуется. Заставит читать все три молитвы, раз за разом, пока не заболят губы и не охрипнет голос.

Из квартиры донесся шум. Что-то упало. Кто-то вскрикнул. А потом – глухие частые удары.

Игнат открыл глаза в тот момент, когда вышел папа. Лицо у него, руки, обнажённая шея были в мелких каплях крови. Глаза выпучены.

– Пойдём, – сказал коротко, сгребая Игната в охапку.

Вернулись в квартиру, где в коридоре ждала взволнованная мама. Игната оставили на пороге. Родители ушли в кухню, о чём-то там торопливо совещались.

– Я устала, – говорила мама.

И ещё:

– Когда-нибудь это закончится?

Игнат не знал, куда деваться. Ему вспомнилось, что он видел маму в больших жёлтых перчатках, кончики пальцев которых были в крови. Или это был один из тех страшных снов, из которых Игнат иногда не мог выбраться?

Родители вышли из кухни. Мама молча взяла Игната за руку, ладонь у неё была шершавая и тёплая.

Все вместе спустились на три этажа ниже. Игнат снова хотел остаться на лестничном пролёте, около лифта или даже спрятаться за мусоропроводом. Но мама провела его внутрь квартиры, а папа, зашедший следом, аккуратно закрыл дверь на замок.

Игнат понял, что забыл планшет с мультфильмами, но было уже поздно возвращаться.

Мама сразу направилась в ванную. Зашумела вода.

– Это ненадолго, – сказала папа мрачно. Он обманывал.

Игнат понял – надолго. Как минимум на всю ночь.

***

Мама возилась с уборкой.

Игнат сидел в кухне на табурете, старался смотреть в окно, но всё время переводил взгляд на вещи безымянной женщины. Папа заносил их из комнаты, складывал в кучу у батареи. Вещей было много, и они были в крови, будто вся квартира оказалась вдруг в крови. У мамы уйдёт вечность, она сотрёт руки до локтей, но ни за что не вычистит до конца.

В ванной шумела вода. Мама выносила тазик, исчезала за дверью комнаты, возвращалась. Лоб у неё блестел от пота. Папа же, складывая вещи, курил. Он редко курил в доме, обычно выходил на крыльцо, а тут задымил как ни в чём не бывало, и в кухне скоро стало едко от табачного дыма.

– Каждый раз говорю твоей маме, чтоб оставила всё, как есть, – сказал папа будто ни к кому конкретно не обращаясь. – Но она хочет убираться. Говорит, так ей легче справиться с нервами. Бесполезное дело, на самом деле, но, если ей конкретно помогает, почему бы и нет? Я курю, она убирает кровь. Каждому своё.

Холодное предчувствие всплыло в памяти, намекнуло на то, что произойдёт дальше. В его жизни уже были подобные ночи, были окровавленные одежды, хмурый папа и молчаливая мама, одетая в старое платье и с перчатками на руках. Те самые сны, из которых нельзя выбраться. Считалось, что он их не запоминает.