Игнат вспомнил, как однажды спросил у мамы, откуда он появился. Мама погладила его по волосам.

– В капусте нашли, – ответила она. – В одной из папиных теплиц. Холодно было, темно. Папа услышал плач, взял фонарь и отправился смотреть, что происходит. Возвращается, а в руках у него ты – маленький комочек, покрытый инеем. У тебя головка была синей от холода, пальчики на руках и ногах обмёрзли, весь дрожишь, плачешь, бедный. Папе подбородок исцарапал от испуга. Я тебя сразу начала растирать водкой, потом укутала, засыпала в носочки сухую горчицу, дала молока. А ты плакал и плакал без остановки. Чуть сердце мне не разорвал от горя. Влюбилась в тебя сразу же.

Если это и была выдумка, то очень правдоподобная. Папа как-то даже показал место, где нашли Игната – складки рыхлой земли, ничем не примечательные. Игнат тогда ковырнул носком какой-то камень.

– Ты был очень беззащитный в ту ночь, – сказал тогда папа. – Хорошо, что ничего не помнишь. Я вот помню, мама тоже. Ужасно и радостно одновременно.

Шутка родителей затянулась.

Игнату нравилось наблюдать, как меняется местность. Сначала вдоль обочин тянулись деревья, деревья, деревья, потом появились холмы и поля, затем вдруг выскакивали будто из ниоткуда первые неказистые домики – из их труб тянулся белый дым, антенны вспарывали низкое небо, а со дворов выбегали собаки и кидались под колёса, распахивая пасти в едва слышном лае.

Дорога в каком-то месте становилась сначала гравийной, а потом асфальтированной. Добирались до переезда, где минут двадцать стояли перед шлагбаумом и пропускали вереницы вагонов, гружёных углём или цистернами с нефтью. В это время мама, как правило, доставала термос и разливала всем вязкий и сладкий горячий шоколад. В шоколаде мама разбиралась.

Игнат тянул напиток через трубочку. Ему казалось, что от тягучей сладости у него слипается горло, приходилось напрягаться, чтобы протолкнуть напиток глубже, сквозь колючую боль «дурных слов». Но это были приятные ощущения, узнаваемые. Со вкусом шоколада приходило понимание, что начинается тот самый период, когда Игнату разрешалось всё. Ну или почти всё. Он любил это время, ждал его.

Сразу за переездом начинался промышленный городок, заставленный по обеим сторонам дороги шиномонтажными мастерскими, гаражами, мелкими магазинчиками. Людей здесь было немного, кругом развалились чёрные сугробы, а небо коптилось в дыму.

Игнат вспомнил, что раньше уже спрашивал у родителей, почему они никогда не останавливаются в этом городке. Папа, ухмыляясь, отвечал, что у него сил не хватит пережить тут хотя бы одну ночь. Он рассказывал, как заглянул однажды в неприметное кафе, заказал борщ и картофель с рыбой, а когда у него спросили, хочет ли он водочки или чего-нибудь ещё, ответил, что не пьёт. Сидящие за столиками люди посмотрели на него так, будто готовы были вышвырнуть вон предателя идеалов и сноба.

– Картошка не лезла в горло. Я всё время ждал, что эти люди накинуться на меня и убьют! – хохотал папа. При этом взгляд его настороженно блуждал по пустынным тротуарам.

Впрочем, однажды он проговорился, что в этом городке пытался вылечить Игнату горло, но что-то пошло не так. С тех пор и не останавливаются.

Игнат должен был забыть эту оговорку. Но запомнил до сих пор. Вот ведь странность.

Городок проезжали быстро, почему-то свернув с центральной дороги на узкие улочки и затем вовсе на обочину вдоль леса. А за ним снова начались поля и куцые леса с мелкими, будто пришибленными деревьями, с оврагами, наполненными туманом и с влагой, зависшей в весеннем воздухе и разбивающейся о лобовое стекло.