Он медленно поднялся, набросил куртку на заношенную майку, пошатываясь, медленно вышел на лестницу и спустился вниз.

Запах улицы пряно ударил ему в ноздри, вовлекая в людской водоворот. Он почти принял для себя решение…

Я шел по сентябрьской Москве, машинально пиная по асфальту первые сухие листья. Ранняя осень в этом году! Всем телом я ощущал только одно – сильную усталость. Последняя командировка в Чечню, где я писал репортажи про лагеря беженцев, вымотала меня окончательно. А до этого еще были взрывы на Шри-Ланке, «Норд-Ост», цунами в Таиланде и Беслан…

Память отказывается вмещать события, вычеркивает тяжелые воспоминания. Репортажи – невещественны. Они долго и трудно готовятся, потом уходят в эфир, а затем в небытие. В этот же момент надо освободиться от груза подготовительной работы: впереди новая тема и новые поиски материала. Редко, когда сюжеты возвращаются к автору назад бумерангом, влекут за собой цепочку других событий. Обычно репортаж – как выстрел: в одну сторону и навсегда.

Сегодня утром, с трудом разлепив глаза после ночи, проведенной у компьютера за написанием очередного материала, я принял настоящее мужское решение: оперативно завершаю все дела, вечером пакую рюкзак – и прямиком на Валдай. Там, в одном из дальних отшельничьих углов, еще не изгаженных туристами, живет мой старый друг Миша. Мы с ним вместе когда-то, целую вечность назад, работали на первой войне в Ираке, он был телеоператором.

Мишу тогда контузило, его долго лечили в Москве, а когда он встал на ноги, то послал к чертовой матери престижный центральный телеканал, на котором работал, беспокойную жизнь оператора, продал квартиру в Москве и уехал в деревню. Отрастил бороду, завел натуральное хозяйство. Миша купил за бесценок и довел до ума большой бревенчатый дом, выходящий окнами на озеро. В нем у меня есть своя комната, поскольку больше гостей тут не бывает. Миша живет один. Что-то сильно изменилось в нем после Ирака. Он до сих пор не может говорить о войне. Телевизор перед отъездом Миша подарил родственникам. В общем, как сейчас модно говорить, стал настоящим дауншифтером. С тех пор я всегда навещаю его, когда у меня есть возможность, отдыхаю у него душой: ходим на рыбалку, паримся в бане, пьем водку. Правда, получаются такие выезды у меня все реже и реже.

Как всегда некстати, прерывая размышления, у меня зазвонил мобильник. Я нехотя достал его из кармана. Как я устал от постоянных звонков! Приеду к Мише, выключу и закину на печку эту чертову трубку.

– Бродов слушает.

– Тимофей, ты? – на том конце я услышал знакомый голос Аркадия Бельского, одного из редакторов крупного российского информационного агентства, в прошлом – моего коллеги, военного журналиста. – Ты в Москве?

– В Москве. Привет!

– Здорово! Есть интересное предложение. В командировку хочешь прокатиться? Платят хорошо. Тема – улет!

– Не, не хочу, Аркаш. Я только что из Чечни вернулся. Сегодня уезжаю к другу на Валдай на месяц. Хочу прийти в себя. Замотался, устал…

– Да ты что! – возбудился Аркадий. – Ты еще просто не понял, о чем речь! Это наш совместный проект с французским агентством новостей. Ты же у нас на социальной тематике специализируешься, ас просто!

– И что?

– Есть классная идея. Ты же в последнее время много занимался московскими бомжами и всякой шантрапой, типа андеграунда, наркоманов?

– Ну, занимался.

– Помнишь, как у нас это хорошо пошло? А французы хотят что-то вроде того, только про французских бомжей. Клошары и все такое. В контексте нового эскапизма!

– Пусть своих стрингеров за эскапизмом отправляют, – я начал терять терпение, – нашли тоже рабочую лошадь в моем лице! Не поеду.