Поплавки сидели на воде, ожидая поклевок. Тишина, ни ветринки, вода – парное молоко. Водка тоже нагрелась, но ненадолго. Комары вообще не кусали Устина – им неприятно. Но Николая Иваныча, как положено, жарили вовсю, он для рыбалки – необстрелянный боец. На четвертом забросе, сразу после последнего стакана, крючок наглухо вцепился в его штаны. Штаны было жальче крючка, потому как их у Николая всего две пары, и эти лучшие. Решено крючок оборвать, оставив сидеть в штанине до Анны Ивановны спасения, а к леске привязать новый. Так и постановили. Устин в темноте искал леску и дырочку в новом крючке. А Николая Иваныча тут сморило бесклевье, уронив его голову с напитками сначала на грудь, а потом в прибрежную траву. До самого утра, когда туман пополз с воды на берега.

Подняв с земли неверное тело в вертикальное положение, Николай Иваныч чутко подумал – это даже хорошо, что лещ ему не клюнул, а то бы точно утащил в озеро. С этими мыслями он предложил Устину, который все-таки поймал за короткую ночь несколько рыбин, пойти по домам. К тому же вон из-за озера надвигается туча – не иначе как грозовая, уже начинает подгромыхивать. И Анна Ивановна теперь, наверное, волнуется.

Когда он открыл дверь в переднюю, поклонившись на входе перед притолокой хозяйке дома, стратегия была выбрана на опережение. В руках – некрупный подлещик.

– Знаешь, Анна Ивановна, надоела мне твоя балалайка! Хочется хоть немного тишины…

Тут же произошел заряд грома! Подлещик выпал из рук, в голове помутилось, Николай Иваныч рухнул подкошенным ясенем на пол. Старым ясенем. Анна Ивановна, держа в руках разбитый о голову мужа струнный инструмент, услышала с улицы:

– Пожар! Анна Ивановна, горите! Пожар!

У клуба заученно запел на проволоке рельс. Народ побежал к дому Николая Иваныча – выносить все. Утро воскресенья – деревня дома. Сняв из красного угла памятную, шитую бабушкой, занавесочку и присунув ее в карман передника вместе с маленьким образом Николая Чудотворца, Анна Ивановна потащила из дома самое ценное из нажитого. Николая своего Иваныча. Все еще убитый громом, тот поехал по ступенькам сеней головой вперед, ноги в чистых послебанных носках пересчитали каждую. Все восемь – у них высокий дом. До этого стоял. Подскочившие молодые парни кто побойчее, накинув на голову тряпье, забегали в огонь, быстро с чем-нибудь возвращаясь. Анна Ивановна надежно командовала, что и в каком порядке тащить. Рядом кудахтала Кузнечиха. Через сорок минут приехал пожарный «Газон» без воды. Николай Иваныч это уже видел. Пожарный расчет покатился к озеру, и когда вернулся, очень успешно залил оставшиеся угли и растащил головешки. Анна Ивановна попросила служивых «за бутылку» уронить печку – так страховка будет выплачена полностью. Что ж бы и не уронить для доброго человека…

Анна Ивановна с Кузнечихой пьет длинный чай из блюдца. Лица красные, а сахар у Нюши хороший – кусковой! В окно видят, как через дорогу Николай Иванович корит лопатой бревна на новый дом. Хорошо корит! Рукастый мужик у меня!

– Вот ведь, Нюша, он мне говорит – балалайка твоя надоела! А я ка-а-к ему ею ябныла – так струны и повисли!

Анна Ивановна показала пухлой рукой как.

Как и когда в поселке завелась Чуня – никто не вспомнит.

Населенный пункт разложился недалеко от Ленинграда, и обладал поселкообразующим военным заводом. На заводе выпускали куски ракет и топливо к ним. Чужие здесь не ходили и любого человека с иным цветом кожи, языком и вероисповеданием местные жители вычисляли острым глазом прямо на платформе, к которой прибывала электричка. Быстрый звонок в милицию – и чужеземец уже ехал на встречном поезде обратно. Откуда прибыл. Потому что – тайна тут вокруг.