В то же время узы между врачом и медсестрой крепчали. Движимая желанием смягчить страдания любимого коллеги, Эрин вызвалась отвезти его домой. Из приоткрытого окошка её скромного «шевроле» лился очередной хит – «Когда я вернусь». В свои сорок лет она была очень даже прикольной молодой мамашей, которую не стыдно было взять на рок-концерт. Когда Грегори в последний раз приезжал домой на каникулы, они вдвоём ходили на «Грин Дей». Билли Джо Армстронг, вокалист группы, стал их общим кумиром.

Для Дрю Холиока песня «Когда я вернусь» звучала, словно похоронный марш. Каждый раз, когда он её слышал, в его жизни происходили кардинальные перемены не в лучшую сторону.

Кадровичка Мелани Спицер металась по этажам, сзывая «крепостных» в зал заседаний в конце рабочего дня.

Заняв кабинет бывшего коллеги, которого лично выпроводил всего четверть часа назад, Киран пытался собраться с мыслями для предстоящей воспитательной беседы со своими новыми подчинёнными.

Старая кофеварка сердито булькала и плевалась горячими брызгами. Нечто подобное происходило в сердце Кирана. Оно также было наполнено горьким чёрным кипятком.

«Однако Холиок – сентиментальная тряпка. Да, он мне друг и всё прочее, но это не меняет того, что он тряпка. Тоже мне, «крепостных» он жалел! Какого чёрта? Их образование оплачено. Им остаётся отработать. Кто за меня платил? Я на стройке вкалывал под палящим солнцем, а по выходным смешивал коктейли в баре. Мои родители приплыли из Ирландии в корыте, считай. Я первый из Хейзов поступил в университет. Холиоку этого не понять. Он же у нас старинный дворянин. И вообще, жалость – губительное чувство. Превращает вполне адекватных людей в инвалидов. Дешёвая, поверхностная замена истинного сострадания. Вот так вот по своей милости он двадцать человек чуть дипломов не лишил. А эти дураки его оплакивают, будто мученика».

Первым делом Кирану было необходимо выделить себе любимца. У каждого начальника-тирана должен быть свой любимец, по совместительству приказчик, который бы щёлкал кнутом. Киран бегло просмотрел список «крепостных». Судя по фамилиям, там были в основном англосаксы, евреи и русские. Беккетт, Линч, Дашвуд, Голдман, Харитонов… Далее Перельман, Босворт, Миллер, Смит, Воробейчик… Чёрт подери, ни одной ирландской фамилии! Эрин МакДугл была не в счёт. Её предки вышли из шотландской общины Ольстера, и она уже давно не являлась одной из «крепостных», честно отслужив свою барщину десять лет назад. У Кирана было подозрение, что она не задержится в клинике надолго после ухода Холиока. Всем было известно, как трепетно она была привязана к бывшему начальнику. От неё можно было ожидать столь экстравагантных жестов солидарности. С её стажем и квалификацией она без труда смогла бы устроиться где угодно. В «Попутном ветре» её ничего особо не держало. Нет, Эрин нельзя было доверять, хоть по этнической принадлежности она была Кирану ближе всех.

– Bас ждут, – цыкнула кадровичка, заглянув к нему в кабинет. – Постарайтесь побыстрее закруглиться. Тут по радио снег обещают.

– Вы свободны, – ответил Киран, даже не взглянув на неё. – Ваше дело – собрать народ. Я сам решу, когда их разогнать по домам.

Перед тем как оповестить практикантов о своём присутствии, Киран некоторое время постоял в коридоре у входа в зал заседаний, прислушиваясь к звукам, которые оттуда раздавались. Сквозь шёпот, вздохи, шмыганье носом он отчётливо слышал злобный мужской голос: «Всё это бюрократическая бредятина. Пусть только попробует. Кем он себя возомнил?»

Подслушивать дальше не было смысла. Киран имел общее представление о моральном состоянии коллектива. Как только он вошёл в зал, шум тут же прекратился.