Во время этой процедуры мне почему-то на ум всегда приходила старинная литография из большой книги по искусству, привезённой отцу в подарок из ГДР, где черти варят грешников в огромном котле. На литографии нарисован, видимо сильно накосячивший при жизни грешник, которого ярко красный чёрт с вилами толкает к котлу, чтобы через мгновение бросить в бурлящий кипяток. Чёрт хохочет, а грешник плачет.

Во время картофельных ингаляций я всегда ассоциировал себя именно с этим бедным грешником, который стоит на краю котла в какой-то грязной драной тряпке вместо трусов и от страха даже не может сопротивляться. А красный чёрт, ехидно улыбаясь, тыкает его в задницу огромными вилами. Но я ведь не грешник! Я ведь ещё совсем маленький! И грехов у меня ещё нет! Разве может считаться грехом то, что я неделю назад сломал у отца авторучку, которую ему откуда-то привезли в качестве презента и не сознался в этом? Или, разве это грех, что я слопал все конфеты из мешка, не дождавшись остальных? И уж точно не грех то, что отломал руки двум оловянным солдатикам – это была война, а она, как известно, без жертв не бывает… Но чёрт, в лице собственной мамы, настойчиво толкает меня в спину, наклоняет над бурлящей кастрюлей и, накрыв полотенцем заставляет дышать паром…

«Больничный» закончился. Дело движется к Новому году. Злобных воспитательниц теперь две – обе молодые, своих детей нет, а чужих просто ненавидят. Чуть что, вся группа сидит в раздевалке на всё тех же длинных синих лавках. Пятнадцать минут. Если кто-то заговорит или чихнёт, то таймер обнуляется и перезапускается на следующие пятнадцать минут. Нянечка, Нина Алексеевна, пытается за нас заступиться, но она не педагог, а всего лишь обслуживающий персонал, поэтому:

– Вы без образования, поэтому абсолютно незнакомы с современными методами воспитания!

и

– Вам слова никто не давал, мойте посуду молча!

Всё, что ей остаётся – это стоять в дверях, неодобрительно кивать головой в сторону двух «педагогов» и с жалостью смотреть на нас. Обед давно накрыт в группе на маленьких столиках. Вкусно пахнет свежим горячим какао, которое, остывая, покрывается пенками и, тем самым, превращается в ненавистное кипячёное молоко. Таймер переходит на последнюю минуту отсчёта. И в это время кто-то, не выдержав, что называется от души, раскатисто портит воздух. «Педагоги» как ошпаренные срываются со своих мест:

– Кто это сделал?

– Всем не двигаться! Ни с места!

– Будете сидеть ещё полчаса!

– Никакого обеда! Все наказаны!

На наше счастье в группу заглядывает заведующая детским садом. После короткого разбирательства «педагоги» посрамлены, а мы отправляемся обедать. Поскольку время упущено, то нам отменяют сончас и сразу же отправляют гулять на улицу, а потом отправляют в музыкальный зал хором разучивать новогодние песенки. На следующий день вместо двух молодых «педагогов» в группе появляется пожилая воспитательница и жизнь потихоньку начинает налаживаться.

Вот так я и начал ходить в детский сад. Схожу – поболею, снова схожу – снова поболею. А болел я в детстве часто, даже очень. Причём ещё и тяжело. Любая простуда сразу же переходила на лёгкие. Не вдохнуть, не выдохнуть. Сидеть сложно, лежать и вовсе невмоготу. Ещё и сопли, горло и температура. Беда, да и только.

За свои короткие выходы «в свет» мне даже не удалось познакомиться со всеми одногруппниками. Кого-то знал по имени, кого-то только в лицо, а с некоторыми и вовсе не был знаком.

Как-то утром, после зарядки и завтрака ко мне подошёл худенький мальчик. Шортики, футболка с медвежонком, тонкие как спички ножки, большие и почему-то грустные глаза: