Повозка, скрипя и колыхаясь, оставила позади тележку молочника, пару недовольно блеющих овец, с трудом разминулась с группой крестьян – и замерла перед возом с хворостом, стоящим почти поперек дороги. Две девушки в серых платьях, которые дремали у заднего бортика повозки, проснулась от толчка и завертели головами.

– Беата, почему мы остановились? – встревожено спросила одна другую, убирая под белое покрывало прядь русых волос.

– Похоже, здесь какой-то праздник, – сквозь зевоту отозвалась ее белокурая спутница. – Еще никогда не видела английских праздников, ужасно хочется посмотреть!

– Непохоже на праздник. – Первая девушка боязливо осматривалась по сторонам. – Колокола не звонят, и… Посмотри, Ноттингем уже совсем близко! Неужели на его дорогах всегда так много людей?

Беата снова зевнула, потерла кулаком глаза и затараторила по-английски с дюжим саксом, который сидел на передке их повозки. Тот и сам расспрашивал всех и каждого, и, наконец, белокурая девушка повернулась к подруге:

– Правда твоя, Мари, это не праздник. Томас говорит – здесь собираются кого-то вешать, и пока казнь не кончится, нам никак не проехать в город. А по-моему, ему просто самому хочется поглазеть на повешение!

– А я не хочу смотреть на этот ужас, – замотала головой Мари. – Скажи ему – пусть едет вперед.

– Ну ты же знаешь, какой он, этот англичанин. Говори ему, не говори – уж если упрется, его нипочем не сдвинешь с места.

– Беата, пожалуйста!

Беата пожала плечами и снова заговорила с бородатым саксом, который после долгих препирательств махнул рукой, громким окриком вдохнул жизнь в смирную серую клячу и направил повозку вперед, к воротам Ноттингема.

Они продвигались очень медленно, а вскоре Тому и вовсе пришлось свернуть в поле, где было немного свободней, чем на дороге… совсем немного. Беата и Мари то и дело хватались за бортики и друг за друга, когда их раскачивающийся экипаж пробирался между телегами с сеном… между шныряющими по истоптанной траве собаками… между громко переговаривающимися людьми.

Англичане с таким любопытством глазели на двух девушек в серых платьях и в белых покрывалах, что было ясно – здесь никогда еще не видели бегинок.

Мари напрасно старалась не краснеть под этими взглядами и держаться так же уверенно, как держалась ее спутница. Всю долгую дорогу от Руана она отчаянно старалась быть похожей на свою бойкую самоуверенную подругу, однако это оказалось очень непросто. Когда ты единственная любимая дочка богатого суконщика, тебе гораздо легче вести себя уверенно и бойко, чем когда ты…

Повозка накренилась, едва не задев тачку с хворостом, и остановилась.

Беата снова обрушила на возничего поток английских слов, и Мари поняла ответ еще до того, как услышала перевод:

– Том говорит – дальше никак не проехать, придется все-таки подождать.

Белокурую бегинку это, похоже, вовсе не огорчало, но Мари съежилась и втянула голову в плечи.

Уж лучше бы они остались на дороге, подальше от городского палисада… Подальше от помоста, над которым болтались три петли. А теперь их отделяли от этого жуткого сооружения какие-то полсотни шагов.

Примерно на таком же расстоянии за помостом высилась задрапированная трибуна, на ней восседали богато одетые люди. Простые англичане в ожидании зрелища переговаривались, спорили из-за возвышений, на которые можно было взобраться, прикрикивали на собак, бранились… Господи Боже, здесь, как и в Руане, даже женщины пришли посмотреть на казнь!

Знатные дамы, сияя великолепными нарядами, украшали собой трибуну, а простолюдинки стояли или бродили в толпе, густеющей тем больше, чем ближе она была к эшафоту. Между взрослыми шмыгали дети, некоторые мужчины поднимали малышей на плечи, чтобы те могли рассмотреть знать.