Парни бойко разносили по столам железные бачки с провизией и наполняли ею наши алюминиевые тарелки и кружки. Процесс контролировался сержантом - дембелем, судя по кепке, сдвинутой на затылок, болтающейся на уровне паха бляхе ремня и начищенным сапогам. Он развалился на ступенях крыльца и с ленивой брезгливостью посматривал на подопечных. Нас же, прибывших на обед в его вотчину, он удостоил долгим и испытывающим взглядом, полным презрения.

- Приступить к приему пищи! - гаркнул наш сержант, отдав команду рассаживаться по местам за столами. Потом он плюхнулся на крыльцо рядом с “коллегой”, угостился у того сигаретой и жадно закурил, делая несколько затягов за раз, - десять минут, время пошло! - зычно добавил он, сверился с наручными часами и злорадно ухмыльнулся.

Мы спешно расселись по столам и тент наполнился трескотней клацающих алюминиевых приборов. Помню, что убогий армейский обед с голодухи казался великолепным: жидкая рисовая похлебка с дольками зеленого картофеля, клейкие макароны с голой куриною костью, пара кусков пересушенного белого хлеба и воняющий жиром чай. Особенно нравился хлеб, ещё свежий, чуть заветренный, именно такой, каким я его любил.

Я тогда вспомнил мой с матерью разговор, случившийся полгода ранее, через неделю после того, как я принес домой пахнущей типографской краской диплом о высшем образовании, а после засел дома, “обнявшись” со стареньким персональным компьютером, гоняя в игры ночи напролет и засыпая с рассветом.

Тем утром я ковырял поздний завтрак, проснувшись после полудня, чувствуя себя опустошенным, молча выслушивая жалобы матери на мой образ жизни.

- Что мне делать, мама? - спросил я, надеясь, что она оставит меня в покое.

- Может, пойдешь в армию? - с напускной легкомысленностью ответила та, вряд ли ожидая моего согласия.

- Может и пойду! - огрызнулся я, уткнувшись в тарелку.

Военной кафедры на моем университетском факультете не имелось, что формально обязывало парня моего возраста призваться грядущей осенью. Но по факту, решить такую проблему не составляло труда, стоило лишь за небольшую плату заручиться поддержкой сговорчивого врача, который бы оформил нужный “недуг”, освобождающий от службы. Так делали почти все в моей окружении. Так было запланировано и в моём случае.

- Ну вот и иди, — отрезала мать, — деньги мне сэкономишь и делом займешься…, — и вышла из кухни, оставив меня наедине с мыслями, пробующего на вкус романтическую идею о том, насколько я буду крут в глазах друзей и знакомых, если пойду служить рядовым в нищую, терзаемую дедовщиной отечественную армию.

В итоге шутка вышла из-под контроля. Слово за слово. Упрямство за упрямством. И вот мы с матерью уже обсуждали моё будущее трудоустройство после армии в силовых структурах, куда парням с “белым билетом” дорога закрыта. Актуальность подобного разворота событий обусловливалась и тем, что очередной знакомый семьи, обещавший пристроить меня на работу, к тому времени перестал выходить на связь, тем самым прозрачно намекая, чтобы мы перестали его беспокоить.

Через несколько недель после того разговора на кухне, в одно солнечное осеннее утро я оказался в стенах районного военкомата среди нескольких десятков “братьев по несчастью”, проходящим медицинскую комиссию для осеннего призыва. Можно сказать - сдался властям на добровольных началах.

Помню, как смущенный, в одних трусах стоял в кабинете уролога, зажмурив глаза и поджав пальцы босых ног на холодной плитке пола. Над головой висела нервно моргающая люминесцентная лампа, будто синхронизированная с лихорадочным потоком моих мыслей. Жирная муха села на нос, а потом перелезла на лоб, наслаждаясь вседозволенностью, пока я стоял в параличе перед врачом со спущенными на бедра труселями.