Тут решил высказаться Далст:

– Я вспомнил, когда я искал кольцо на площади, то меня видел же Ченц. Он пробегал мимо, а я ещё сказал: «Не беги, к утру успеешь», – а он брякнул: «Да, отвали ты», – и побежал дальше. Я помню его днём на ярмарке, он возле меня крутился, а потом весь вечер я его не видел.

Тогда закричал Ченц:

– Ты чего там выдумываешь? Я, может, тебя тоже вечером на ярмарке не видел, а ночью, откуда я знаю, кольцо ты искал или потерял.

– Значит, ты его видел ночью? – спросил Дувин, – но почему, когда спросили всех: «Видели ли Далста той ночью?» – ты молчал?

– Причём тут я? – вопил Ченц, – кольцо его нашли, а не моё. Я, вообще, не вхожу в состав этих долбанных макечи. И их побрякушек не таскаю.

Вдруг начал говорить малолетний Горел:

– Эй, вы ж мне, точно, в ту ярмарку показывали, небось, забыли, перстенёк с жёлтым камушком, как у макечи. Вы ж показывали. Откуда оно у Вас?

– Тебя спрашивали? – грубил Ченц, – просто кольцо. Я не помню, откуда взял его и куда дел.

Дувин, обращаясь к Горелу, спрашивал:

– А ты не помнишь, как выглядело кольцо?

– Помню, – ответил Горел, – так же, как то, которое у вас дядя в руках, только пальцев ваших, сжимающих кольцо там не было.

Толпа начала возмущаться. Ченц, чувствуя напряжение, закричал:

– Посмотрите на этого уродца, – он показал на Далста, – зачем такие живут? Убить его и дело с концами, а она, эта Мавриника, получила своё, я считаю.

Вдруг Ченц увидел, что братья Мавриники направляются к нему. Он быстро сориентировался и побежал. Он укрылся в той самой заброшенной кузнице. Забежал и закрыл дверь прямо перед носом у Каира, самого быстрого бегуна Пусторы. Стенат подбежал следом и, не дожидаясь помощи громилы Пладана или Лата, он вышиб дверь. Стенат вошёл, за ним Каир и все остальные. Перед ними лежало стонущее тело Ченца, проткнутое железным прутом. Видимо, с разбегу он налетел на него. Через час он умер.

На площади остались двое. Далст и Мавриника. Все остальные наблюдали смерть Ченца. Мавриника виновато говорила:

– Я понимаю, такому открытому сердцу, как у тебя, нелегко переживать обвинения во лжи. Извини меня, пожалуйста, я очень скверно себя ощущаю. На твоём месте я бы даже не стала слушать, но ты слушаешь, – она впервые в жизни извинялась.

– Ведь всё раскрылось, слишком многое указывало на меня, а ты меня не достаточно хорошо знала, чтобы бездоказательно верить моим словам. Я нисколечки не держу обиды, – радостно отвечал Далст, – эй, мы снова друзья?

– Я бы хотела этого, – вытирая слёзы, и улыбаясь, говорила Мавриника.

Далст обнял её. Теперь почему-то он ещё сильней любил её.

Далсту спалось не очень-то хорошо этой ночью, но причиной был не вершившийся днём над ним суд. Его волновали только три слова: «Он должен жить». Их произнесла Мавриника. «Что значит, должен? Кому должен? Почему она не сказала „будет жить“ или „пусть живёт“?» – мучился Далст. Но он не смел утешать себя мыслью, что необходим ей, поэтому уснул, решив, что из её уст прозвучала всего лишь жалость.

Наперегонки соревновались дни. Шрамы на лице Мавриники становились всё менее заметными. И вскоре исчезли вовсе. Возможно, некий посыл существовал в словах и действиях Ченца, в ту жуткую ночь в заброшенной кузнице. Но о Магии тогда ещё говорить не приходилось.

Теперь Далст не мог, как раньше, спокойно в одиночестве ходить на охоту. Ведь он стал известным на всю Пустору. Увидев его доброту, многие девушки бегали за ним. Раньше такого не было.

Красота вернулась в жизнь Мавриники, но она сама изменилась. Больше никаких случайных мужчин и борделей. Она сидела целыми днями и шила различные одеяния. А главное – это её эмоции, когда она видела улыбающуюся или мило беседующую девушку рядом с Далстом, в ней что-то закипало. Она чувствовала негодование к девушке, предательство со стороны Далста, хотя ясно понимала, что он ей ничего не должен. Он имеет право улыбаться, разговаривать и встречаться с любой девушкой.