– У меня-то дюжина сыновей, готовлю целый день. И в кашу на молоке я кидаю солёную кислицу, капусту или морковь, хоть какой-то вкус, – хвалилась Пчела перед соседками своей находчивостью. – А супружник мой Бортник любит молочную гороховую кашу с сухой солёной рыбой.

– Рыба с молоком – обдрищешься, а ещё и с припердёжем! – захохотала толстая Ладимира и вытерла рукавицей пот из-под мышек тулупа. Она тепло оделась, пришла на торжок первой и встала ближе всех к костру.

Ладимира сватала старшую дочь, круглолицую Луну, стыдливо прикрывшую платком лицо в веснушках и прыщиках. Они принесли много половиков, крапивных простыней, рушников, бочонок с квашеной капустой и горшок мочёных яблок. Устали Лада с толстым Журом кормить пятерых детей своих и иногда пятерых соседа, худющего Торчу.

Шкрябая по подтаявшему снегу деревянными лопатами, шестеро Явидовских мужиков, мешая друг другу, наваливали сугробы, строя Снежный Городок. За ними наблюдали оба деда – Бакота и Честислав, но помогать не стали, не хотелось мешаться.

Холостующие парни в высоких колодках на коленях, хромали вдоль прилавков, приглядывались к девицам, а их родители, чаще всего матери, к приданому невест.

Все, и местные, и приехавшие, более-менее знали друг друга, встречаясь по праздникам, на свадьбах и похоронах. И появление новых саней заставило всех замолчать.

Три женщины сидели в санях, плотно прижавшись друг к другу. Одну в деревне знали все – вшивая Щука-Вонючка, две другие были в явном родстве – мать и дочь. Лица у матери с дочерью были не радостными, хотя одежда праздничная. Зато Щука улыбалась, прикрывая беззубый рот варежкой. На ней был новый тулуп, а волосы под ярким платком оказались вымытыми.

– Сеструха моя младшая, Малина, – громко объявила Щука, когда соскочила с саней и подошла к свободному столу-прилавку.

Женщины стали раскладывать на досках стола узлы с приданым. Получилось у них больше, чем у всех остальных.

Не распрягая кобылу непривычной песочной масти, Малина похлопала её по лоснящейся шее и повернулась к старикам, сидящим на скамейке и опирающихся на палки обеими руками.

– Здесь почти всё, что смогла взять с собой из Сукромли. Меня две старшие жены Любограда, супруга моего, кузнеца, выгнали из дома. – Громко говорила тётка. – Здравствуй, дед Бакота, здравствуй, дед Честислав.

– Тебя не узнать, Малина, ещё краше стала. – Улыбнулся ртом с двумя зубами Бакота. – Иди ближе, прислонюсь к твоей щеке.

Сняв рукавицы, тётка Малина подошла к Бакоте и поцеловала его, придерживая за морщинистые щёки, затем деда Честика.

– Несчастье у нас, я осталась вдовой. – Малина еле сдержала слёзы. – Забили моего Любограда новгородские дружинники, когда крестили Сукромлю. Вот к сестре приехала, дочку в супруги устраивать привезла.

– А что же такого случилось? – С княжьего холма спускалась Ведунья и с тревогой смотрела на всех. – Что у вас там приключилось, в Сукромле?

– Я же говорю – крещение в городе. – Тётка Малина разглаживала на редкость нежными руками норковую шубу на прилавке. – Мой-то Любоград отказался креститься, полез в драку, ему обещали кузню сжечь. Двух новгородских дружинников он раскидал, а третьего огрел кузнечным молотом поперёк спины, и тогда Любограда избили четверо дружинников.

Тётку Малину бабы слушали, прижав ладони ко рту. Мужики хмурились. Молоденькая Чара перестала стеснительно улыбаться и слёзы показались на серых глазах.

– Я тоже, как велел супруг, отказалась креститься, а две старшие жены спрятались у соседей. Мы с дочкой до сих пор в городе пришлые и нас не взяли. Любоград к вечеру умер. Кузню сожгли. Старшие жены велели мне забрать всё, что смогу вывести на санях, и уезжать. Ужас что там творилось… в Сукромле. – Красавица Малина резко вздохнула, сдерживая рыдания.