В отличие от статуи в Садах, здесь Дею украшали одежды благородной дамы, а в сложенных лодочкой руках голубоватым куском льда переливался нефрилл – один из камней, которые пробудила сама Дея. Он до сих пор избавлял даже от сильной головной боли, стоило к нему прикоснуться.

Прежде чем встать на колени и произнести положенную молитву, я отцепила с пояса кошелек. На свадьбу всегда было принято приносить пожертвования, и, когда я назвала сумму Нелле, та в изумлении подняла идеальные брови, но спорить не стала. Не колеблясь, я высыпала все кроваво-красные йармины в ящик для пожертвований, где в основном лежали прозрачные рандии в бронзовых оправах вперемешку с фиолетовыми, в серебряных оправах.

Я надеялась, что после такого щедрого пожертвования мне станет легче и воспоминания о рыжеволосом Тэне и его матери перестанут так остро колоть меня. Много раз я думала о том, чтобы обратиться к Служительницам, которые бывали в рабочих кварталах, описать им семью Тэна и передать деньги, но всякий раз останавливалась. Как я объясню, откуда узнала об этой семье? Как объясню, почему не помогла им лично? Меня обозвали бессердечной, но на деле всё куда хуже: я была трусихой. И теперь, глядя на йармины в золотых оправах, которые алели в ящике, напоминая пролитую кровь, я не была уверена, что смогу так легко купить свое спокойствие.

Я прикрепила кошелек обратно на пояс и, стараясь не помять платье, опустилась перед статуей Деи на колени и склонила голову. Подвески диадемы соскользнули с плеч и легким холодком коснулись щек. Невеста просила благословения у Деи на добрый брак и здоровых детей. Я знала молитву наизусть, но теперь, когда пришло время ее озвучить, не смогла сказать ни слова. Где-то наверху Хейрон произносил свою молитву Зеннону, гости вместе с Матерью-Служительницей – Серре и Иалону, а я тонула в тишине, которую едва нарушало потрескивание свечей.

Несколько раз я открывала рот, пытаясь начать молитву, но все звуки словно рассыпались в труху. Я могла солгать окружающим, но не могла солгать Дее.

После долгого глубокого молчания, чувствуя, как по щекам потекли горячие ручейки слез, я зашептала:

– Прошу тебя, Дея, услышь меня. Я знаю, что недостойна твоего милосердия. Но мне больше некого просить. Я не знаю, что делать. Я не хочу этой свадьбы, но другого пути нет. Сейчас я должна буду выйти и перед всеми, перед Зенноном отдать свою жизнь нелюбимому человеку. Если только есть хоть какая-то возможность избежать этого, прошу, покажи мне ее.

Осторожно вытерев слезы, я встала, глубоко поклонилась Дее и на нетвердых ногах вышла из придела. Меня уже, наверное, заждались, но я решила зайти в уборную в дальнем конце Храма, чтобы смыть следы слез.

Сверху, с лестницы, донесся гул голосов. Видимо, гости во главе с Матерью-Служительницей заканчивали молитву. Чутко прислушиваясь, я заторопилась дальше по коридору. И так сосредоточилась на том, чтобы не наступить на подол, и не сразу почувствовала – что-то не так.

Запах дыма.

Замерев, я попыталась понять, не показалось ли мне. Может, это просто свечи… Нет, пахло жженой бумагой и чем-то копченым. Меня бросило в жар, потом в холод. Я начала лихорадочно осматриваться в поисках источника огня и заметила чуть приоткрытую дверь книжницкой, где хранились книги Закона и Толкований. Я не стала никого ждать, а, подхватив подол платья одной рукой, бросилась к двери. Рывком открыв ее, я замерла на пороге.

Вдоль стен помещения тянулись стеллажи с книгами – от пола до потолка, в середине стоял стол с бумагами и поминальными записками, а перед ним на треножнике – чаша для сожжения записок. Именно из чаши поднимался противный беловатый дым, а рядом стоял Кинн в серо-синей праздничной форме с серебряными пуговицами.