Фигуры – особенно Хозяйка – выглядели очень красиво и стоили недорого, судя по обмену мнениями между стоявшими в очереди. Еще там были “Пионер с собакой”, “Девочка с котенком”, “Ворошилов с Буденным” и много другого, но мне больше всего понравился “Кот в сапогах”. Кроме сапог, на коте был широкий ремень со шпагой, а в лапе он держал шляпу с пером. Время шло, очередь двигалась медленно, и мама и люди вокруг нас стали волноваться, не опоздать бы на поезд – а то уйдет, и сиди тут в этом Кунгуре в обнимку с “Хозяйкой”. Тут к маме подошел мужик в пиджаке с одним пустым рукавом, засунутым в карман, и с орденскими планками.

– Вы, – говорит, – хозяйка, что брать-то надумали?

Мама отвечает:

– “Хозяйку” такую зелененькую за тридцать рублей.

– И “Кота в сапогах” за семнадцать, – тут же добавил я.

Мужик говорит:

– Вы идите к поезду, я вам их туда принесу, а то вы не успеете взять, какой номер вагона-то?

Мама засомневалась, но мужик сказал, что он инвалид из этой самой артели, которая фигуры делает, и принесет самого первого сорта, без щербиночки.

Так и получилось: мужик принес “Хозяйку” с “Котом”, мама их со всех сторон рассмотрела и спрашивает:

– Сколько я вам должна?

Он говорит:

– Согласно прейскуранту – сорок семь, а накинете трешечку на папиросы – бузить не стану.

Мама ему накинула трешечку, а я тем временем разглядел его планки и спрашиваю:

– Эта, – говорю, – “Слава”, эта “За боевые заслуги”, эта “За победу над Германией”, а эта какая, я такой не видал никогда?

– Надо ж, как разбираешься, – говорит инвалид, – вырастешь, в Военторге сможешь работать. Которую ты не видал – это “За оборону Советского Заполярья”.

Тут дали третий звонок, и мы с фигурами еле успели залезть в вагон. Зашли в купе, а Владикова мама говорит:

– Я вся аж испереживалась, что вы “Хозяйку” приобрести не успеете, а теперь и у вас будет чем дом украсить.

Судьба “Хозяйки” поначалу оказалась печальной: года через два во время встречи Нового года у нас дома она была сброшена с этажерки на пол подполковником медицинской службы Шапиро, демонстрировавшим со своей супругой какое-то изощренное па вальса-бостона. А он к тому времени уже утратил способность даже к обычному строевому шагу, не то что к вальсу-бостону. Мама была очень расстроена и безуспешно пробовала склеить гипсовые осколки.

Но прошло более полувека, и “Хозяйка”, к моему величайшему изумлению и неописуемой радости, воскресла из небытия: я получил точно такую же кунгурскую фигуру, которую некий знакомый с этой историей москвич случайно обнаружил в антикварном магазине и тут же купил мне в подарок.

“Хозяйкин” же земляк “Кот в сапогах” через пять лет проделал с нами обратный путь через родной Кунгур в Ленинград и еще какое-то время простоял в серванте, пока мы не переехали на другую квартиру. Мама перед этим спросила соседку Стешу, что ей подарить на память, и та попросила “Кота” – если, конечно, Мишенька не возражает… А я не возражал, потому что к тому времени подрос и больше интересовался математическими головоломками и древнескандинавскими мечами и шлемами, чем какими-то там игрушечными котами.

После Кунгура проехали мы ночь, целый день и еще ночь и утром приехали в Новосибирск. Мама, как проснулись, сильно разволновалась. Она уже бывала в Новосибирске – они с бабушкой эвакуировались туда из блокадного Ленинграда в январе 1942-го и вернулись домой только через два года. Мама работала чертежницей в управлении железной дороги и вечерами училась рисованию и лепке на курсах при каком-то эвакуированном с Украины институте – готовилась поступать в архитектурный. Бабушка на дому занималась навивкой пружинок для какой-то артели. Жили они, сравнительно с другими эвакуированными ленинградцами, довольно безбедно: имели комнату на троих еще с одной родственницей не в бараке, а в кирпичном доме возле Красного проспекта. От дедушки из Ленинграда аккуратно приходил продовольственный аттестат, по которому кормились все трое. А мама еще получала усиленные карточки как работник транспорта – так что не шиковали, но и не голодали.