…Позвонила маме узнать, как она себя чувствует после празднования сорока дней правнука. В поле общения почувствовала агрессию, на каждое сказанное мной слово в ответ шел сгусток недовольства. Ощущение собаки, которая со злостью лает без причины. Я остановилась, сделала «шаг назад», попрощалась и положила телефон. И на этот раз понимаю, что это не мама, а мое отождествление так реагирует на мой добровольный выход из того, что себе вообразило.

…А я продолжаю тихо наслаждаться, днем гуляю у речки, а вечерами после ужина сижу на балконе, качаясь в кресле и созерцая дерево. Уже совсем нет желания, как у ротозея, покинуть то сокровище, в котором нахожусь. Все меньше интереса быть слепой разиней, а все больше и больше желания находиться в том, чему нет названия. И чем больше пробуждаюсь от кошмарного сна, тем сильнее желание смотреть прямо в глаза Истинной маме – в глаза себе. И в этой параллели Абсолютное – это мама, а Относительное – это ребенок. Вот почему мы, взрослые, ходим, как потерянные дети. Реально есть за что молиться: «Господи, прости, помилуй! Я просто поверила в иллюзорность мира, в реальность иллюзорной матери!». И верно, что корень слова «материя» – «мать». Дышу глубоко, всей грудью, и та тяжесть на душе, которую иногда ощущаю как неподъемную плиту, становится легче. Продолжаю глубоко дышать всей грудью.

Среди ночи проснулась и поняла, что много раз слышала это от Руперта Спайра. Но в этот раз испытываю ощущение обостренного внимания, и становится совершенно ясным: «Есть ли материя вне знания? Для того, чтобы была материя, надо знать об этом. Для того, чтобы была Аи, надо знать о ней. Значит, Аи состоит из знания. Аи это не отдельная, независимо существующая материя. Это то, что знается. Кем или чем? Мной. Кто я?».

…Иду по улице, проговаривая про себя: «Я есть знание, которое знает, что я есть». И вот я уже дома. Мгновение! Ощутила внутренний толчок, чувствую что-то совершенно распахнутое и родное, близкое. И от меня исходит вопрос:

– Кто сказал, что я за этими глазами? Кто?!

Все тело исказилось в скорби, рыдаю во все горло, издаю звуки «А!..М!..» Оглядываюсь, озираюсь вокруг. Взгляд мой упал на то место, где лежал муж, где я ползла в туалет без сил, держась за стены, и из меня капала кровь. Чувствовала себя заживо прибитой гвоздями к чему-то тяжелому, состояние обреченности в происходящем. Слезы падают:

– Кто сказал, что я за этими глазами?! А!…Кто?

Блуждающий взгляд упал на то место, где муж упал в прихожей, а мы с сиделкой, которая присматривала за свекровью, стоим и смотрим на него: у нас не хватает сил поднять его и поставить на ноги. Все тело рыдает:

– Кто сказал, что я за этими глазами! Кто? Зачем? Зачем надо было все это? К чему такая злая шутка? Кто сказал, что я нахожусь за этими глазами?!

Произошел глубокий выдох. Здесь нет того, кто, как кажется, есть. Это очень горько. Ничего из того, что кажется, нет. Есть только есть. Есть знание, которое знает. И уже совсем тихо произнесла:

– Кто сыграл со мной такую злую шутку! Кто?

Что-то во мне теперь знает, что в этом нет виноватых. Никто ни в чем не виноват. Все мое состояние постепенно пришло в безмятежный покой. Тишина. Приходит полное понимание, что ничего в этом мире мне не принадлежит. И если я на что-то предъявляю свои права, значит, я не свободна. А несвобода и есть несчастье. Об этом Берт Хеллингер сказал так: «Если женщина навсегда осталась в роли матери, то она несчастный человек». Есть ясное понимание сейчас: Счастье – это когда тебе ничего не принадлежит. Это понимание отдалось легкостью во всем теле.