И вдруг из темноты вынырнуло светлое пятно и, так неожиданно для этой обстановки, бодрый Володин голос крикнул: «Что же вы стали? Сюда!» – Мне стало спокойно и радостно. Слава Богу, что он есть, сейчас нас выведет и все устроит. Он ловко вскочил на передок нашей тележки, взял вожжи из моих рук и еще раз крикнув: «Я сейчас вас объеду, а вы поезжайте за мной», цокнул, хлестнул «Гришку», и мы выехали на дорогу.

Через несколько минут показались из темноты каменные строения, мы въехали через большие ворота во двор. Кто-то с фонарем в руках стоял посреди двора. Затем фонарь в темноте закачался, и мы поехали за ним. Это была хозяйка. Остальная компания появилась тотчас вслед за нами. Мокрые, усталые, мы грустной толпой вошли в хозяйскую кухню, и все зажмурились от света.

Хозяйка была приветливая, добрая женщина с большими черными глазами. Какие-то двое мужчин с длинными трубками в руках пили в углу за столиком пиво. Громадная плита занимала почти всю середину кухни. Хозяйка поставила греться большую кастрюлю молока и положила на стол половину каравая хлеба. «Поешьте, – сказала она, – а спать устраивайтесь как можете вот здесь, – она указала на скамейки и пол, – кроватей у меня нет». Закусив и с удовольствием выпив горячего молока, мы стали приготовляться на ночлег. Скамейки были до безобразия узки. На них положили детей, подстелив одеяла. Взрослые, выбрав себе места, устраивались просто на полу. Притащили тюки, мешки, рюкзаки. Кое-кто сразу улегся, другие шагали через спящих, стараясь устроиться поудобнее. Владимир Петрович возился дольше всех. Он священнодействовал. Мы все уже лежали, когда он, кряхтя, укладывался на свое высокое ложе, составленное из знаменитого мешка с шерстью, мешка с овсом и дорожной сумки.

Спали, не раздеваясь. Среди ночи Танечка упала со скамейки и подняла крик. Наутро с непривычки болели бока, но все же я хорошо отдохнула. Погода была хорошая, веселый солнечный свет придал бодрости.

Володя отправился опять на мост, Алина с Поповским пошли обходить соседние фермы в поисках съестного, я же по пятам ходила за маленькой Таней, которая бегала по двору, забиралась в сарай с сеном, где стояли наши подводы и все норовила проскочить в конюшню. Старшие дети, то с веселыми криками, то ссорясь и визжа, играли на дворе. В это время в ворота въехал грузовик и остановился посреди двора. Со всех сторон с него полезли всевозможного вида люди. Мужчины, женщины, дети, подростки, какой-то старик, зацепившись за подножку, беспомощно прыгал на одной ноге, и молоденькая женщина, положив на кипу сена грудного ребенка, со смехом говорила что-то, помогая ему отцепиться.

Вся эта толпа, громкая, шумная, переговариваясь на непонятном мне языке, рассыпалась по двору и по сеновалу. Кухня, где мама варила для нас суп, наполнилась незнакомым говором, детским плачем и суетой. Еще и еще въезжали грузовики и выгружали все таких же людей. Люди, забравшись на сеновал, группами, устраивали себе участки для ночлега, стаскивали туда вещи, расстилали одеяла. Женщин было больше, и очень много с детьми. Выяснилось, что это беженцы – венгры, вывезенные немцами из-за наступления советских войск. Некоторые говорили по-немецки, но плохо. Когда я вошла в кухню, чтобы сварить кашу для Тани, я застала там мою сестру Анну, которая жестами и кое-какими немецкими и французскими словами, пыталась разговориться с молоденькой женщиной. Она была из Будапешта. Город горел, бои шли под самым городом, она в панике, с маленьким ребенком (муж ее был мобилизован) и одним ручным мешком бросилась из города. Друзья провезли ее часть дороги на автомобиле. Потом немцы собрали их всех в лагерь и вот уже месяц, что их так возят с места на место. «Мы спим то в лагерях, в бараках, потом нас везут дальше два-три дня, проводим дни в таких гастхофах, как этот, спим просто на сене. Ребенок мой заболел, – рассказывала женщина, – я по-немецки говорю плохо и не знаю, куда нас везут и что с нами будет». Она выросла в богатой семье, это было заметно по всему и теперь в этих условиях оказалась с пустыми руками. Она была беспомощна и ужасно жалка. Анна сварила для ее ребенка кашу и как могла помогала и опекала ее. Наше положение было лучше. Мы пока были самостоятельны и по своей инициативе могли ехать в ту или другую сторону. Конечно, очень повезло нам, что в общей растерянности и в момент развала было уже не до нас, и таким образом нам удалось так свободно проехать по дорогам Германии. Самым страшным были такие пункты как мосты. Очень легко мог не желавший нас пропускать какой-нибудь желчный лейтенант вдруг сказать: «А вы, собственно, отчего так свободно катаетесь по дорогам?» и, отобрав от нас лошадей, отправить в какой-нибудь лагерь. Но, слава Богу, этого не произошло. В те времена господствовал «случай». И по счастливой случайности на нашем пути встречались люди, полные человечности и доброй воли.