– Три дня прошло! Товарищ капитан, мы будем что-то делать? – Лейтенант с надеждой посмотрел на Савушкина.

– Будем. Как только к тому представится случай. Вот сейчас – что ты предлагаешь? – Капитан иронично глянул на своего заместителя.

– Ну… не знаю. Объявим им, что мы на их стороне, фамилии, те, что в радиограмме Баранова были, озвучим…. Скажем, чтобы они нас отпустили, мы свои!

Савушкин кивнул.

– Гениально. Кому ты это предлагаешь объявить? Часовым у дверей? Они ни по-русски, ни по-немецки не понимают, один капрал, что еду развозит, может пару слов немецких связать, да и то… Ты силён в словацком?

Лейтенант растерянно посмотрел на своего командира.

– Не очень…. Хотя, пока сюда вели – пару слов разобрал. Славянский ж язык…

Савушкин хмыкнул.

– Ото ж, как говорит Костенко. Пару слов… Вдобавок ребята наши – в другой камере. А показания наши должны быть согласованными – чтобы нам поверили. И вдобавок… – И капитан тяжело вздохнул.

– Возможность предательства? – Продолжил за него лейтенант.

– Она. Сколько ты насчитал солдат, пока нас от кладбища к этой казарме тащили?

– Человек сто пятьдесят, не меньше…

– И все они тоже видели нас. И все знают, что три дня назад на северной окраине Скалите были задержаны немцы из организации Тодта – судьбу которых должен будет решить кто-то поглавней, кого, как я понимаю, мы тут и ждём. Если мы объявим себя русскими разведчиками – какие шансы на то, что информация эта в сей же час не достигнет немецких ушей? Более чем уверенные. И всё, надо будет сворачивать шарманку. А мы ни о каких немецких частях, кроме того восемьдесят пятого полка танковой дивизии «Татра», что в Венгерской Горке встретили – ничего доложить не можем.

– И поэтому?

– И поэтому ждём, пока представится случай отсюда удрать по-тихому. Чтоб без стрельбы и краха нашей легенды…

Тут окошко в двери скрипнуло, сдвинулось в сторону – и в образовавшееся отверстие просунулось загорелое лицо чатара Фарника, с которым Савушкин с Котёночкиным успели уже познакомится.

– Pánove dôstojníci, obed![15] – И продублировал это же на том языке, который считал немецким: – Герре официре, миттаг эссен, битте!

– Опять капустняк… – Проворчал Котёночкин.

Савушкин пожал плечами.

– Кормят – уже хорошо, к тому же на второе, глянь – кнедлики с кислой капустой и подливкой; вполне себе приличный обед. Не привередничайте, герр обер-лейтенант, жрите, что дают. – И улыбнулся.

На несколько минут в камере – хотя, если говорить честно, помещение это, судя по всему, раньше было обычной армейской гауптвахтой, по необходимости сделавшейся тюремным узилищем – воцарилась тишина. Первым её нарушил лейтенант, старательно облизавший свою ложку и отодвинувший в сторону судок, в котором только что был гуляш с кнедликами.

– Товарищ капитан, но всё же, как вы думаете, мы тут в каком статусе?

Савушкин хмыкнул.

– Чёрт его знает. Може, и военнопленные хотя Словакия с Рейхом формально не воюет. Если не принимать во внимание, что этот батальон на стороне восставших, то мы с ними вообще союзники, но то такое… Интернированные, разве что? – Подумав, добавил: – А тебе что за печаль? У нас статус простой – мы разоружены и помещены под стражу, что препятствует выполнению нашей задачи, а значит – нам этот статус надо менять. По возможности.

– Да это понятно… А что они дальше с нами будут делать?

– Они, похоже, и сами не знают…. Могут шлёпнуть. Могут отпустить. Третьего варианта нет – держать им нас негде, не сегодня-завтра наши с тобой псевдо-соплеменники устроят этим славным ребятам небольшой конец света…. Это они умеют. Вспомни Варшаву…