Часть советников Рейгана совершенно не желали верить, что Советы на самом деле испытывают страх, и многие считали сообщения об этом пустой пропагандой. Кто может подумать, что мы нанесем первый удар? Шульц полагал, что это «невероятно, по крайней мере в том, что касается нас». Английский премьер-министр Маргарет Тэтчер и немецкий канцлер Гельмут Коль приняли предложение об участии в учениях, и Рейган, Буш и Уайнбергер собирались сделать то же самое. В беседе со мной Макфарлейн рассказывал о своих предчувствиях того времени. Когда министр обороны Каспар Уйанбергер сказал Баду: «Они никогда не подумают, что мы можем это сделать», тот ему ответил: «А что, если они все-таки так подумают?» Макфарлейн, советник по национальной безопасности, понимая все опасные последствия участия в таких военных учениях, предусмотрительно отверг идею об участии в них Рейгана. Этот не очень известный случай многими историками сейчас рассматривается как момент, когда мир ближе всего находился к порогу ядерной войны со времен Карибского ядерного кризиса 1962 года.

Я, конечно, не следила за всем этим, когда пришла в кабинет Макфарлейна, смело предложив поговорить с Советами и настаивая, что что-то надо делать, и делать быстро. Не знаю, почему я ощущала это так сильно, но с того раннего утра в октябре, когда я внезапно проснулась в Швейцарии, я была охвачена глубоким ощущением чрезвычайности, и события действительно следовали одно за другим с большой быстротой.

С Макфарлейном я последний раз виделась 23 ноября. А через несколько недель, незадолго до Рождества, мне вечером позвонил Джек Мэтлок1. Немного нервничая и как бы нехотя, он сказал, что «было принято решение» отправить меня в Москву для переговоров с Советами в том ключе, о котором я говорила на встречах с Бадом. Мне предстояло отправляться уже через три недели, и поэтому нужно ехать в Вашингтон в начале января, чтобы подготовиться к поездке. Я сразу ему сказала, что поскольку Советы чрезвычайно большое внимание уделяют всяким рангам, то мне нужно получить какой-то статус – специального посланника президента или что-то в этом роде, чтобы меня восприняли всерьез. (После нашей встречи с Бадом я писала ему об этом.) Быть может, я и ошибаюсь, но мне показалось, что Джеку мой вопрос о получении «ранга» не понравился. Он смешался и сказал, что такое назначение потребует одобрения Конгресса и займет много времени. В этом он был прав, и поскольку при всех встречах с Бадом я сама настаивала на том, что действовать надо быстро, то согласилась ехать как частное лицо.

В душе я нисколько не сомневалась, что только военный человек, полковник морской пехоты, Бад Макфарлейн был способен допустить саму мысль, что я могу принести пользу, и только он в ответе и за мою первую встречу с президентом Рейганом, и за эту первую поездку в Москву в роли «бэк чэннел» – неофициального канала связи2. Ни один чиновник так бы не поступил. (Чиновник все сделал бы как раз наоборот. Секретари в Белом доме говорили мне, что некий высокопоставленный чин в сфере внешней политики, враждебно настроенный и завистливый, устроил скандал, требуя ответа: «КТО одобрил эту встречу?» Свидетель всего этого сказал мне: «Бад просто его проигнорировал».)

Я очень рада тому, что когда отважно предложила: «Пошлите меня. Я могу с ними разговаривать», в действительности не знала, насколько тяжелой была вся ситуация, иначе мне не хватило бы храбрости. В последние месяцы 1983 года отношения между США и СССР зашли в тупик. В сентябре произошел инцидент с корейским самолетом, а в ноябре американские ракеты «Першинг», нацеленные на Советский Союз, установили в Европе. В середине декабря 1983 года в Женеве советский переговорщик Юлий Квицинский покинул переговоры, зло бросив: «Все кончено». Переговоры о контроле над ядерными вооружениями были прерваны на неопределенное время, оставив и США, и СССР в положении, когда впервые за 14 лет между ними не велись никакие переговоры о контроле над вооружениями.