И бросил на стол чистую тряпку.

Вопросительный взгляд.

Купец, сообразив, принялся ровнять холстину на обгорелых досках, как скатерть.

Лягнул кинжал, вынимаемый лордом из ножен.

– Похоже, не часто твой стол обслуживают лорды, – совершенно серьёзно произнёс Юлг, нарезая от окорока тонкие ломтики на холстину. И положил кинжал рядом с угощением.

– Впервые, мой господин, – не зная, что и думать, признал Грой. – Мне казалось, ты шутишь в зале пиршеств, произнося слова о корабле и о меди.

И решил больше пока ничего не говорить. Мятеж, пожар, внезапная нищета и… сам лорд Юлг, в доспехах, с мечом, с окороком и золотом. Не дурной ли это сон?!

– Всё когда-то случается впервые, – согласился лорд, наливая из бутыли в кубки. – Но разве я посмею шутить над королём? Такие шутки завершаются на «сковороде гнева».

И вдруг спросил, оглядывая обгорелые стены:

– Дочку где прячешь? Вырыл погреб какой-нибудь?

У Гроя пересохло во рту.

– Ладно, пусть посидит в потёмках, – усмехнулся лорд, изучая лицо Гроя. – Юным дочерям такое воспитание только на пользу. Да и нечего невинной девчонке делать за столом с пьющими суровыми мужчинами. Выпьем? Древнее вино из погребов моего замка. Надышался я сегодня палёным мясом у королевской сковороды, аж тошнит. Ужасные времена настали, Грой. Скоро в нашей стране не останется вольных селян, будут только рабы и лорды. Что ни год – то мятеж. И казни, казни, казни… «Сковорода гнева» не поспевает остывать. Лишь в моём имении тишина и благолепие. Почему во всей стране не так?

Вкус вина оказался тончайшим, изумительным; окорок – под стать выпивке, он просто таял во рту.

«Надо приберечь кусочек для Грои, – подумал купец. – Унесёт ведь свой окорок! Спрячет в сумку и унесёт. Сам сказал: „походная жратва“. Как бы спрятать незаметно ломтик-другой?»

– Всему причиной моя доброта, – тем временем сетовал лорд Юлг, отпивая из кубка. – Сердце разрывается, когда вижу несчастных и обездоленных. Так бы и озолотил всех! Увы, где взять столько золота… Да оно сразу в цене упадёт, золото, найди я гору монет в каких-нибудь волшебных пещерах. Станет не дороже деревяшки. Так ведь, купец?

– Истинно так, мой господин, – подтвердил Грой, уже измученный догадками.

– Вот и приходится носить свою боль в себе, – вздохнул лорд. – Лишь изредка удаётся помочь бедолаге. Такому, как ты.

Снова наполнил кубки:

– Знаешь, я запомнил и храню в сердце облик человека, которому впервые помог бескорыстно, повинуясь движению молодой в те годы души. Какое это такое восхитительное чувство, купец, собственное бескорыстие… Безусым юношей мне пришлось побывать в Танлагеме и спасти одну молоденькую рыжую красотку, девчонку лет пятнадцати. Там её обвиняли в колдовстве и намеревались сжечь, заперли в вонючем сарае, но девчонка сделала подкоп и намеревалась бежать далеко-далеко, в Сахтаръёлу. Все они бегут в Сахтаръёлу, эти молоденькие и хорошенькие ведьмочки. Девчонка пряталась на пирсе, среди каких-то бочек, грязных канатов и тухлых селёдок. Выслеживала подходящий корабль. Я подумал: наверняка погибнет в пути, ибо слишком молода и слишком хороша собой. Сердце моё обуяла жалость к огненной красоте совсем юной девушки, я дрогнул состраданием и пригласил её составить мне компанию в путешествии, я ведь плыл в Сахтаръёлу. А она, неблагодарная, явилась с плачущим младенцем и хрустальным шаром! Оказалась презренной гадалкой из кочевого племени рыжих обманщиц; да-да, тех самых, которых королевские дознаватели закатывают в смолу и вешают без суда. Я ведь ничего не знал в те годы про кочевых обманщиц, думал, они грязные и седые старухи. Начались всякие «сю-сю-сю» вокруг орущей крохи, «тёплое молочко», пелёнки какие-то… И посыпались пророчества. Всё бы ничего, но от неё пахло пелёнками! Мои тонкие чувства угасли сразу, осталась только верность слову: я ведь дал слово чести этой перепуганной красотке, обещая спасти её. Там, на пирсе, среди бочек с селёдкой, когда разворошил мечом подозрительную кучу тряпья. Но я не пожалел, купец. Путь из Танлагемы в Сахтаръёлу долог, а девчонка знала массу интересных сказок.