Дронов почувствовал, что беседа его со словоохотливой собеседницей выводит его к конечной цели.

– Да где же его изба будет, добрая женщина? Увидеть его хочу.

Женщина показала рукой на избу, которая стояла на отшибе, в конце улицы.

– Вон она. Сидит в ней Илюшенька – свет, как в темнице. Света белого не видит…

Снова выдавила скупую слезу.

– Ой, бедная его головушка…

Всхлипнула от великой жалости.

– А такой молодец был, такой красавец…

Тускло посмотрела на Дронова.

– Иди, добрый человек, посмотри… Только ни к чему всё это. Ох, ни к чему. Силушка его богатырская уж больше не возвернётся к нему. Не станет больше Илюшенька на свои крепкие ноженьки. Не пройдёт он ясным соколом по селу, подбоченясь. Не улыбнётся больше моей Алёнушке, зазывно. Ой, беда-то, какая…

Дронов поблагодарил словоохотливую женщину поклоном и на прощанье спросил:

– Как зовут тебя, добрая женщина?

Та охотно ответила:

– Пелагеей Ивановной кличут меня…

Он не мог не спросить о девушке, имя которой она упоминала. Это ему было нужно для полноты картины.

– А кем приходится тебе, добрая женщина, красная девица по имени Алёнушка?

Пелагея Ивановна снова всхлипнула.

– Дочерью родной она мне приходится, вот кем.

Приложила руки к щекам. Закачала сокрушённо своей головой из стороны в сторону.

– Была она наречённой Илюшеньки – света, да не судьба им вместе быти. Хотя, всё ждёт на его, горемычная. Все три годика ждёт, как он нехожалым стал. Всё надеется на что-то, сердечная. Ох, горе-то, какое…