При нашем приближении вдруг зажглись габаритные огни и начали подниматься фонари обеих кабин.

– Ого! Он тебя опознал? Или какой-то радиоключ? – спросил Рубин.

– У нас связь по радио. Ну и да – он может меня узнать даже при радиомолчании, изображение с внешних камер обрабатывается.

– Интересно, он изначально задумывался трёхместным? – спросил я, поднимаясь по трапу, ведущему к задней кабинке.

– Ага, – кивнул Пуля. – Это первый лётный экземпляр. Экспериментальная модель, по сути. В первой кабине лётчик с нейроинтерфейсом. Во второй – дублирующий лётчик и кибернетик, представитель разработчика. Специфика проекта.

– Если не ошибаюсь, то вроде смысл нейроинтерфейса в том, что обычные органы управления не обеспечивали достаточной скорости реакции… для чего тогда обычный лётчик-дублёр? – спросил я.

– Интеллект машины в случае нештатной ситуации обеспечивает выведение из маршевого режима, – пояснил Рубин. – А дальше решения принимает человек.

Я заглянул во вторую кабину. Два кресла-ложемента стояли очень плотно, впритирку. Хорошо хоть моим соседом будет поджарый Пуля… двоих меня сюда упаковать было бы очень сложно…

– Тесновато, – сказал Пуля. – А катапультироваться так не опасно в случае чего?

– Система катапультирования капсульная. Если что случиться – спасаться будете вдвоём, – подмигнул Рубин, после чего добавил: – Завтра на инструктаже всё расскажут.

После первого знакомства с машиной, мы пошли обратно в офицерскую общагу. Под этим громким названием понимался узкий отсек с четырьмя комнатками на две кровати и общий душ. Очень по-спартански, после роскоши, которую предоставлял наш объект. Почему-то раньше я думал, что элитных лётчиков размещают в совсем уж тепличных условиях – но всё оказалось не так просто. Безопасность и секретность были в приоритете, так что Рубину всё это время пришлось довольствоваться тем, что имелось. Жена с дочкой разместились в ближайшем посёлке, на территории части ПВО, в ста двадцати километрах от объекта. На объекте совершенно не было условий для семей, тем более с детьми.

Рубин вырывался ним не чаще, чем раз в две-три недели. Это при том, что полётов было раз-два и обчёлся: один перегоночный из Раменского, второй кругосветный, разведывательный виток для получения информации по Африке. Очень уж ценным специалистом он считался, что сильно сказывалось на свободе передвижения. Информация о полётах проходила под грифом «Особой важности», но нам всё равно выдали её на утреннем инструктаже. Вообще об информационном голоде не было и речи: нас пичкали информацией по максимуму. Правда, у этого была и обратная сторона в виде страховки от плена…

Поглядев на быт Рубина, я окончательно избавился от скрытого комплекса по отношению к нему. Того плана, что, вроде как, он более ценный и стоит выше меня в иерархии. Ну его нафиг такую ценность! Понимаю теперь, почему он с такой охотой вызвался на авантюру в Подмосковье. И хватило же силы воли на то, чтобы пройти нашу спецподготовку… нет, он молодец, конечно. Но его жизни я совершенно не завидую.

А потом я поглядел на выражение его лица, когда он смотрел на ложемент в своей кабине. Неужели это вот настолько кайфовое ощущение? То, что он испытывает, пилотируя это чудо техники? Может он здесь, на этой базе, испытает больше счастья, чем я когда-либо?

Сложно это всё.

– Слушай, а это правда так кайфово? – Пуля будто подслушал свои мысли.

Рубин серьёзно поглядел на него. После чего ответил серьёзно:

– Правда.

– А ты не боишься, что… ну, вроде как подсядешь на всё это? Адреналин и прочие гормоны – они ведь как наркотик. Я когда-то тусовался с экстремалами, по молодости – и понял, что, если не завяжу – рано или поздно словлю свою скалу. До того, как состарюсь.