Волдо попытался подняться, но не смог. Боли и правда не было, он не врал. Перед его глазами стояла погоня, которая оборвалась столь же стремительно, как и началась. Он миновал ручей, пробежал через поляну, на которой по весне растут ландыши, преодолел стену из припорошенного снегом валежника и, остановившись, дабы перевести дух, был сбит с ног. Закричал от резкой и нестерпимой боли. Обернулся по сторонам, дабы понять, кто ударил его, но, кроме огромного валуна, прозванного в народе Собачьим камнем, никого рядом не было. Волдо поднялся на ноги, терпя боль, и сделал еще несколько шагов. Новый удар пришелся в руку, и, увидев стальной наконечник, торчащий из отцовского тулупа, мальчик зарыдал. Тогда ребенок понял все.

– Стреляй, Гуннар, – донеслось до слуха мальчишки откуда-то сзади. – Бери еще болт, игра сыграна. Добей его.

– Нет. Не буду, – ответил Гуннар брату. – Жаль сопляка…

Что-то пронеслось рядом с лицом мальчика и с треском засело в стволе молодой ели. Сейчас он даже не мог вспомнить, что это было, помнил лишь долетевший до его ушей крик:

– Лотар! Зачем?!

– Ой, ладно тебе… – отмахнулся от Гуннара рыжий. – Все равно мне кажется, – Лотар отдал арбалет своему старшему, – что я все тебе доказал.

– Да, доказал… Я помогу тебе с этой твоей идеей.

Они стояли на стене валежника и не отрывали глаз от ползущего по снегу Волдо. Смотрели, как он борется за жизнь, и понимали, что она вот-вот оборвется. Кровавый след, оставляемый парнишкой на снегу, не привел Гуннара в чувства, но был первой к тому ласточкой. Многими годами позже он, но не его брат, будет корить себя за этот поступок и молить Господа о возвращении Сика домой. Этого не произойдет.

Иренка знала, что, стоит ей вырвать засевший меж ребер внука болт, он тут же истечет кровью. По испещренному морщинами лицу катились крупные горькие слезы. В унисон с её рыданиями в полях выли злые ночные ветра.

– Не плачь, бабушка, – Волдо улыбнулся ей, и его улыбка ножом иссекла сердце женщины. – Говорю, уже не больно. Скоро домой пойдем.

Кровь ребенка уже растопила снег и теперь попросту смешивалась с грязью.

Её руки тряслись. Она гладила волосы внука, мечтая лишь об одном – чтобы все это оказалось страшным сном, который растает с первыми лучами солнца.

– Шапку потерял, да? Растяпа, – дрожащим голосом прошептала она сквозь слезы, застившие её глаза. – Как я без тебя?..

Мальчик закрыл глаза и захрипел. Детское тело лихорадочно затрясло. Иренка еще крепче прижала его к себе и взвыла от осознания того, что теперь она одна и теперь ей уже незачем бороться за жизнь, думать, где найти краюшку хлеба, волноваться, из чего сварить похлебку и как поставить внука на ноги. Она никогда не бранилась, а теперь на это уже не было сил.

– Черный, как ночь. Белый, как день. Блеклого мира яркая тень, – её голос дрожал. – Шелест листвы, белизна нежных рук. Всё – твое имя, во всем ты, Лу-ух. Подари моему сокровищу прекрасный сон.

Черно-белый баран стоял позади Иренки и, не сводя глаз с Волдо, ждал, когда тот наконец уснет.

– Друг мой, не бойся. Я провожу тебя до дороги Мертвых, – проблеял он. – А по пути мы увидим чудесные земли, добрых людей и попробуем вкусной еды.

Когда Волдо умер, его душа покинула тело, и, подойдя к Лу-уху, мальчик грустно улыбнулся.

– Это конец? – спросил он, и слова эти ранили душу сына Рогатого Пса. – Я больше не проснусь, да?

– Да, – ответил Лу-ух, – к сожалению, это так, но не думай об этом. Смерть в какой-то степени лишь начало.

Волдо молчал. Сейчас он помнил о каждой их встрече. Помнил каждый миг их недолгой дружбы.