Я усмехаюсь криво, качаю головой, – По-моему, я только и делаю, что ною, постоянно все не так, постоянно чем-то.. Мне просто иногда хочется выйти из своей кожи, знаешь? Притвориться, что все это случилось не со мной. Родиться сверхновой. Я выберусь. Я просто чувствую себя.. такой некрасивой, знаешь? Изнутри и снаружи. Нежеланной. Больной. Увечной? Я могу бесконечно долго продолжать этот список.

Теперь его очередь ловить меня за руки, целовать костяшки пальцев, я думала, что забыла этот жест, но он здесь, он со мной, и комната кажется мне душной, комната пахнет разговорами об Андреасе, о том, как я облажалась, обо всех вещах, что я с собой сделала, и обо всех вещах, что я сделала с ним. Я говорила ему, «Но я ведь люблю Андреаса», и ему больно, больно, больно. Я тяну его на себя прежде, чем он успеет возразить, я не хочу его возражений, я хочу его, я хочу, чтобы он хотел меня тоже, бормочу негромко,

– Пойдем прогуляемся, я не хочу больше здесь оставаться. Я знаю, что там холодно и уже поздно.

Я ловлю его взгляд, это то, что я выношу из отношений с Андреасом, веду себя как больной ребенок, поясняю каждый свой шаг, спрашиваю разрешения. Я не должна оправдываться. Но вспоминаю, как он спрашивает все равно. Как требует ответов. И как мне страшно, страшно, страшно, я не знаю, куда деть взгляд. Мне было двадцать четыре и я не могла выйти из дома без его разрешения.

– Ты можешь пойти одна, я с удовольствием присоединюсь, но эй, тебе не нужно оправдываться. И если тебе нужно пространство, то..

Но я упрямо качаю головой, тяну его за собой, – Я хочу, чтобы ты пошел со мной. Во-первых, я люблю твою компанию, во-вторых, знаешь, мне не придется звонить тебе с вопросом «Алло, милый, где я?»

Мы оба смеемся, хотя это, безусловно, не слишком смешно.

Тихие улицы пригорода принимают нас в свои объятья радушно, почти нежно, мы встречаем четвертое июля вместе, день зависимости Америки, до которого нам нет дела, но в подростковом возрасте фейерверки обожали мы оба, потому мы устраиваем их сами, и не расстаемся больше. Он будет бодать меня лбом, я не хочу уходить. Не уходи.

Перед этим мы крупно поссоримся, он говорит о том, что не хочет быть запасным вариантом, эй, я не буду заменять тебе Андреаса, я отвечаю, что тоже не собираюсь влезать в шкуру его бывшего и хватит давить на меня, хватит давить на меня, ты постоянно давишь, делай так и никак иначе, делай немедленно, я понимаю, что тебе паршиво, но мне паршиво тоже и послушай.. Это всегда «но» с ним, это всегда «я понимаю тебя», но, но, но, но.

Мы спорим долго, пытаемся прояснить, кто виноват больше, в чем причина конфликта и мне страшно, что он сейчас совсем уйдет, я не хочу, чтобы он уходил, я этого боюсь, и он говорит ДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ и я кричу в ответ Я ДЕЛАЮ ЧТО-ТО, Я ШЕСТЬ ЛЕТ БЫЛА В ГРЕБАНОМ ДЕЛИРИИ, НЕ СМЕЙ.

Мы уродливо гавкаемся и выдираем друг из друга куски мяса, нам больно, мы кровоточим, и мы любим, и мы живы. И я говорю ему, что если ты понимаешь «бороться за нас» как кровопролитие, то ты понимаешь неправильно.

Ему нужны жертвы. Я не хочу ранить Андреаса, в конце я раню его все равно.

Все это, все вещи, что мы друг с другом сделали, я и Илай, я и Андреас, Андреас и его пузырь безопасности, все, что мне было нужно – крошка веры. Его истории о том, как мне нужно быть в безопасности, никогда не давали мне в полной мере встать на ноги, все это, весь этот больной коктейль. Можно ли уберечь человека от себя? Но ведь это жизнь с глухой повязкой на глазах.

Илай держит меня за руку, когда мы прогуливаемся, заправляет волосы за ухо, – Эй. Посмотри на меня, ну же.