Из плюсов: дополнительная круглая сумма на счете, Альба умела распоряжаться деньгами, Дом на краю света в единоличном пользовании, я чувствую ледяную удавку на шее и не представляю, как заставить себя войти в это место.

Из минусов: ощущение собственного духовного сиротства. Минус человек, который принимал меня, с которым мы любили друг друга.

Я все еще ей не верю. Вот только Мораг при всей специфичности ее чувства юмора не стала бы шутить со мной настолько злую шутку.

Альбы нет и мир будто осиротел. Я смотрю на Мораг и возможно осиротели мы обе. Я ощущаю это особенно четко, она тоже потеряла кого-то. Мать.

Слово «мать» для нас обеих удару кнута подобно и я говорю хоть что-то, просто чтобы заполнить тишину, – Ты ни на что не претендовала?

Она еле заметно кривится, будто я ее ударила, будто она не хочет об этом даже вспоминать, я изучаю ее заново, белая хлопковая рубашка прячет тело от взгляда, мне хочется смотреть на нее, в этом есть что-то нарцисстичное, если честно. Мораг ведет рукой в воздухе, – Мне ничего от нее не нужно.

Мне отчего-то не хочется отступать, столько лет, а я все еще жду, что она скажет что-то важное? Я сама себе смешна в эту минуту, я продолжаю, – Ты могла продать его, пока я была.. Не в себе.

Усмешка матери становится шире, лицо ее от этого не делается менее холодным, менее бесстрастным, если недавняя вспышка и была, она успела задушить ее на корню. Я пытаюсь сделать вид, что мне не жаль. Делать вид – это то, что записано у нас в генетическом коде, то, что мы с мамой умеем лучше всего.

– Я знаю, что ты любила этот дом.

Я хочу спросить «Как ты?», но не спрашиваю. Не решаюсь. Больше всего на свете я боялась свою мать. Возможно, она платила мне тем же.

Как ты? Не спрашиваю я. И не получаю в ответ «Это тебя не касается.»

Когда я ухожу, мы прощаемся сухо, еле слышно, избегая смотреть друг на друга. У меня в руках – ключи и документы, совершенно новая жизнь. Я не рискую предложить ей помощь – четыре голодные сущности у нее за спиной, она – не пожелает слушать. Я – не уверена, что справлюсь.

Она не просит меня вернуться домой, не просит заглядывать в гости.

Самое смешное в этой ситуации то, что ничего другого я от нее и не ждала. Самое смешное в этой ситуации то, что я ей за это почти благодарна, далеко не в первый раз за сегодняшний день.

Мысленно я снова тянусь к Альбе, ищу ее, ищу отчаянно, напряженно.

И не получаю никакого ответа.

От первой ночи в Доме на краю света я наивно продолжаю ждать какого-то озарения. Не решаюсь зайти в комнату Альбы, прохожу мимо, едва коснувшись двери. Прячусь в своей старой спальне, отмечаю, что она, кажется, проходила мимо моей комнаты также, как я прохожу мимо ее. Боясь потревожить, нарушить хрупкий внутренний баланс, стереть последнее напоминание о хозяйке, которой нет, и неизвестно, вернется ли. Старая спальная остается нетронутой, я думала, что выросла из нее, но оказывается, что выросло из нее только мое духовное сиротство. Перестало помещаться в эти стены.

Всю ночь я цепляюсь за одеяло, силясь найти рядом хоть кого-то, мерзну и в итоге проваливаюсь в глубокий сон без единого сновидения.

Я жду, что во сне ко мне придет Альба. Этого не происходит, я испытываю смесь из обжигающей тоски, детской почти обиды и тотального непонимания, что мне делать дальше. Я жду, что во сне меня найдут души, и когда этого не происходит, в очередной раз, не в первый и не в последний, я испытываю гордость. Все это – о здравых границах. Больше никто не может вторгнуться в мой разум до тех пор, пока я не пожелаю обратного.