– Понимаете, – ее далекий голос касается ушной раковины, – Понимаете, когда все случилось, я держала ее в руках, я держала ее в руках, она спала, почему же она исчезла? Почему я здесь, а моей девочки нет. Как же это возможно?

Ее лицо измучено и глаза почти безумны, она хватается за мои руки, наши взгляды встречаются, она застывает завороженная, все ее образы, вся ее жизнь, – Она ушла в мире.

– И что это значит?

– Только то, что она пошла дальше. И очень давно ждет свою маму на другой стороне.

Она смотрит на меня с недоверием, с подозрением, она боится мне поверить, – На другой стороне – это пойти дальше? Исчезнуть?

Я качаю головой, – Пойти дальше – это не исчезнуть, вы всегда будете. Вы будете стремиться дальше. Вас здесь ничто не держит. Вы ведь верите в бессмертие души?

Она верит, держится за мои руки и я чувствую как от холода немеют пальцы, мне выкричаться, выплакаться, я горю, в этом ледяном море в этом ледяном окружении, я горю и горю все равно, – А это больно? Уходить.

– Я не знаю, я всегда была здесь. Но не думаю, что больнее, чем умирать. Я помогу вам.

И я беру ее за руки, сжимаю в своих, границы мира, даже мне недоступного, тонкие и подвижные, мы приближаемся к ним вместе, но дальше, на чистой вере, на чистом вдохновении, взволнованная и трепещущая, почти живая, идет она одна.

Сотни историй. Сотни. И сотни прикосновений, я позволяю потоку нести себя или я управляю потоком или гребу по течению.

Раньше это внушало мне ужас – в детстве было всего лишь естественным. Сейчас мне радостно. Мне потрясающе. Они плачут и кричат от боли, они силятся прикоснуться, они смеются от облегчения, они спрашивают: вы можете найти мою маму, сестру, моего друга?

Для меня открыт весь мир, я закрываю глаза, я могу.

Для вас что угодно. И когда шарики, светящиеся комочки, души нерожденных, невинных, льнут к моим рукам, я улыбаюсь, дую на каждый, они расправляются и пульсируют в тепле, жмутся ко мне, успокой, погладь, люби нас, люби нас.

И я люблю каждого в эту долгую секунду.

И в эту долгую секунду я люблю себя, я люблю себя потому что чувствую себя полной, чувствую себя законченной, я чувствую себя живой.

Мысль о том, что дар нужно использовать, иначе он разрушит тебя изнутри, иначе он будет портиться и проситься наружу в форме темной беспощадной гнили, нашла меня мучительно поздно.

Вывернула меня наизнанку.

Дар – его нужно использовать, более того, с ним нужно жить, его нужно чувствовать кожей, как он бежит у тебя по венам, тогда он перестает быть врагом и становится продолжением.

Я чувствую себя живой и целой. Совсем живой.

Приходят души, приносят свои беды, шепчут мне в уши, касаются волос, уходя целуют в лоб и просят быть осторожной, женщина в платье, кажется, викторианской эпохи, смотрит на меня издалека и с улыбкой, – Помню тебя еще малышкой, Скарлетт, милая.

Я утыкаюсь носом ей в ладонь, когда она касается моего лица, – Рада, что ты вернулась.

В детстве мне часто хотелось, чтобы она была моей мамой, она любила меня, рядом с ней, мертвой и холодной, все равно было тепло, все равно было хорошо, – Я тоже. Ты так и не хочешь уходить?

Она смеется и качает головой, еле заметно ерошит мне волосы, – Куда я уйду, детка, этот город – мой единственный ребенок, как я без него?

Однажды я спрашиваю ее, как вышло, что она здесь уже столько времени, а ничуть не рассеялась, не озлобилась. Марта отвечает мне то, что я и так была готова услышать. «Это всего лишь вопрос веры. Тот, кто ее утратил превращается в пустоты, становится рассеянным. Я цельная, потому что у меня есть мой город и моя вера.»