Тони к нам практически влезает, – Нормально. Круто. То есть пока бедный Тони работает, вы воркуете. Замечательно. Слышал же, что спорили. Не поймите меня неправильно, лучше целуйтесь, чем спорьте. Но алло. Кто будет работать? И о чем был спор?

Я отлепляюсь от Арта с неохотой, тот шипит что-то в сторону брата, я не знаю, как они уживаются на этой тональности, если честно. Иногда они пытаются друг друга загрызть, а иногда могут не обмениваться репликами вслух вообще и понимать друг друга все равно. Это какой-то новый недостижимый уровень.

Я сдаю Арта немедленно, с выражением беспощадности на лице, – Этот невежда говорит, что Леннон – претенциозный козел, но во всяком случае согласился с тем, что «Ты должен спрятать свою любовь» – хорошая песня.

Тони сияет: – Это же про его гомосексуальные переживания??

Мы несколько секунд пялимся на него в молчании, – Нет, это рефлексия его чувств. Необязательно гомосексуальных. Чувств. В целом. Вне пола и ориентации.

Тони пожимает плечами, – НО. Песня ведь хорошая. Подождите, вы на протяжении десяти минут цапались и чуть не подрались из-за.. Джона Леннона??!!

Я киваю, не задумываясь, – Безусловно.

Арт не отстает, вид имеет предельно серьезный, – Именно.

Тони сияет, сияет, сияет, нагревается, кажется, безусловно нагревается, в комнате становится душно, – Скарлетт, а ты впустила в свое сердце музыку, раз так горячо о ней споришь!

В моей жизни снова начинает звучать смех в зашкаливающих количествах. В моей жизни появляется музыка.

В одном Тони оказывается прав, безусловно.

Одинокое, одинокое крохотное сердечко, я понятия не имею, смогу ли впустить туда еще хоть кого-то. Но музыка, музыка сворачивается там клубком, звучит, не прекращая.

Heyyou’vegottohideyourloveaway

***

Вещь, которую он играет, звучит почти нежно, я четко знаю, что звучание встает на место, все приходит, эта песня едва ли когда-то станет частью концертной программы, это не песня даже, гитарная партия, но она кровоточит, она совершенно живая. Я закрываю глаза, чтобы лучше видеть.

Мелодия почти нежная, я повторяюсь, мелодия снимает с меня кожу, мелодия целует открытые сочащиеся кровью участки. Это обезоруживающая нежность, которая не щадит никого.

В какой-то момент он ударяет по струнам, добавляет жесткости, на моих глазах рождается то ли шедевр, то ли надежда.

Он не будет исполнять эту песню на концертах, ни за что не будет, я ловлю звуки жадным, приоткрытым ртом.

Не могу отойти еще долго после того, как он прекращает играть.

– Я хочу тебя сейчас видеть, – выдыхает еле слышно в трубку, и я знаю, о чем он говорит, он говорит о той первой реакции, о выражении на лице, о моих реакциях, он помнит, как я выгляжу растрепанной, просящей, как я выгляжу, когда хочу его. Растревоженной, заплаканной, какой угодно.

Но новая музыка – это каждый раз рождение новой жизни.

– О чем она?

– Знающий человек однажды сказал мне, что невозможно отправиться в ад, продраться через все его круги, и выбраться невредимым, без единой отметки. Знающий человек также говорил мне, что пытался, пытался, пытался, пытался изо всех сил. И пытался до тех пор, пока не начал носить свои шрамы как украшение, пока они не стали его второй кожей. Она об этом.

Этот человек – я. Это мой ад. Мои слова. И песня тоже моя.

Я чувствую, что в носу предательски начинает щипать, думала, что плакать уже нечем.

– Почему тогда так нежно? Разве ад может быть таким нежным?

– Разве ад всегда об адской жаре и адских же муках? Есть сотня вещей, которые разрушают и мучают надежнее. Это не всегда грохот барабанов, как думаешь? Это может быть комфорт чужого дома, и все те вещи, которые мы создаем во имя любви или думаем, что любви. Это может быть сущая мелочь. Или тебе обязательно нужен черт с рогами, чтобы это звучало убедительно?