Если честно, я жутко боюсь, что однажды до него дойдет, что однажды он зажмет меня в угол и скажет, что пора что-то решать. Тони напора хватит.

Арт перехватывает трубку удобнее, это легкий шум, я слышу, в какой момент телефон касается его щеки, – Не представляешь, как волнуюсь, если честно. Тони в шумной истерике, я, кажется, в ее тихом, камерном аналоге.

Я прикрываю глаза, прислоняюсь спиной к стене в комнате, – Если они это не проглотят – они полные идиоты. Это намного более взрослый материал, чем то, что вы делали в юности, и намного более мощный, чем ваши предыдущие, включая самостоятельные попытки, отдельные друг от друга. Это выстрелит, я уверена.

Арт хмыкает, я четко представляю, как кривятся уголки его губ, – Не помню, когда в последний раз пытался убедить каких-то больших уродов с большими же именами в собственной ценности, мне казалось, мы миновали эту фазу.

Я веду рукой в воздухе, пытаюсь поймать мысль, – Мы все с чего-то начинаем? Я помню, что вы не начинаете. Но после такого перерыва и после таких проблем, это все равно, что начинать сначала. Важно только куда именно нас это приведет. А ты, ну слушай, тебя природа создала для того, чтобы смотреть на людей со сцены и быть при этом немного, самую малость, похожим на музыкального бога. Они это знают, я это знаю, так что они скорее всего какое-то время будут вести себя мерзко, заставят вас понервничать и сдадутся.

Я знаю, что он пытается сказать – я хочу, чтобы в этот момент ты была рядом.

Я знаю, что должна буду ответить и чего хочу я сама.

Я тоже хочу быть рядом, а еще я четко знаю, что любое человеческое «рядом» меня сейчас жжет и мучает.

Пока он не подрывается, – Кстати. Хочешь послушать кое-что, пока мой идиот-брат громит помещение?

Я отвечаю на выдохе, от радости или от облегчения, я не знаю, – Да!

***

Глаза у меня все еще прикрыты, расслабленно, устало, я вспоминаю как-то совершенно некстати, это та бесконечная сессия в студии, когда мы постепенно забываем, когда туда зашли, и понятия не имеем, во сколько выйдем, мальчишки работают, я слежу, ловлю вдохновение, ищу его в музыке и в мелких деталях. В перерывах комментирую и задаю вопросы, мы тогда друг на друга только настраиваемся, но магия творения, она уже здесь, я ее уже чувствую.

Сворачиваюсь на кожаном диване со скетчбуком и перестаю прислушиваться на том этапе, когда братья начинают ругаться и один называет другого больной свиньей, мерзкая совершенно ругань – неотъемлемая, обязательная часть творческого процесса, раньше я пытаюсь их урезонить, теперь просто втыкаю в уши наушники и ныряю обратно в работу.

Диван рядом со мной продавливается, Арт сидит рядом, просит жестом один наушник, я, не задумываясь, подаю ему правый, мы сидим в тишине двадцать секунд, пока он не трясет головой и не отбирает у меня телефон, – Эй! Верни немедленно, ты что творишь, в самом деле?..

Арт на меня ворчит, вид имеет совершенно неповторимый, я понимаю, что он играет и покупаюсь на это все равно – именно поэтому, бросаюсь, пытаясь вернуть телефон, пока он заливается смехом, – Битлз? Серьезно? Джон Леннон был претенциозным козлом и посредственным автором лирики, однако вот мы здесь и вид у тебя при этом совершенно трагический. Не говоря уже о том, что твоя, моя прекрасная леди, работа, заключалась в том, чтобы слушать нашу музыку и пытаться прийти к какому-то единому заключению на ее счет. Нам с Тони стоит ревновать или беспокоиться, что в двадцать первом веке нас все равно меняют на эту седую древность?

Hey, you’ve got to hide your love away.

– Битлз – это классика, между прочим!