– Ты хоть работаешь там?

Последние полгода вся моя жизнь вращается вокруг мальчишек, Арту и Тони тридцать, мы все равно зовем их мальчишками, вокруг моих личных проектов, две серии разом, работаю как проклятая, не могу остановиться. Одно я знаю точно, если я позволю себе остановиться – я уже не встану. Упаду и не встану. Я не хочу падать, а потому продолжаю лезть выше. Иногда спрашиваю себя. Может быть, действительно проклятая? Может быть, все это – это не я вовсе. И где я? Вечный медиатор между мирами. Мое творчество, в свою очередь, медиатор между миром и мной.

– На самом деле, нет. Пытаюсь.. Разобраться. На работу не остается ни времени, ни настроения, ни.. Ничего.

Хочется рисовать море. Хочется рисовать Илая.

Перед отъездом я сжигаю все наброски на подносе в квартире Тейта. Улыбаюсь довольно. Хочется, конечно, разрыдаться.

Я тебя не потревожу. Ни словом, ни взглядом не потревожу.

(ИДИ К ЧЕРТУ! Слышишь, Илай? ИДИ К ЧЕРТУ.)

– Скарлетт, скажи мне только честно. Чего ты добиваешься? Спряталась там, не работаешь, не выходишь на связь, на звонки отвечаешь в лучшем случае с пятого раза. Что ты хочешь там обнаружить? Ты всерьез думаешь, что Альба вот этого хотела?

Я изо всех делаю вид, что слова меня не задевают. Нисколько. Миссия, разумеется, оказывается проваленной раньше, чем я всерьез успеваю за нее взяться.

Лана – живое напоминание. Где ключевым будет слово живое. О жизни, которая у меня была, которая у меня есть в Лондоне. О любви, о которой я вспоминать не хочу. Обо всем настоящем. О том, что Альбы нет и как бы я ни старалась, вернуть ее и вернуть ее домой у меня не получится.

Слова задевают меня. Гораздо сильнее, чем мне бы того хотелось.

– Мы понятия не имеем, чего бы хотела Альба. Видишь ли, когда она умерла, я смотрела новую серию глюков, где была ты – я не имею ни малейшего понятия, так или иначе, нас тут не было. Она была одна. И никто из нас не знает, чего она хотела.

– Чего Альба не хотела совершенно точно, – замечает Лана, голос твердый, все звонкие смешки, все кокетливые нотки исчезают из него немедленно, на несколько секунд я даже перестаю ее узнавать, – это дурацкой, бесполезной изоляции для тебя. И одиночества. Альба, знаешь ли, умела радоваться жизни так и проживать ее с таким изяществом, которому нам с тобой еще учиться и учиться. Ну что ты там забыла? Что это изменит? Или ты всерьез ожидаешь, что Илай вдруг «одумается» и появится сразу на пороге? Этого не будет! И, серьезно. Неужели. Ну неужели тебе действительно до сих пор хочется именного этого? Я думала мы прошли эту фазу, я думала тебе всерьез нравится то, чем ты занимаешься, я думала тебе всерьез нравится Арт. Ты ведь от него прячешься, ты ведь ждешь, что Илай позвонит! Скарлетт, я..

Я не знаю, что она, Лана обрывает себя резко, голос у нее усталый, она воспринимает мои решения как личное поражение и у меня решительно нет сил ей что-то объяснять.

Между призраками у воды и призраками лондонской жизни, мне сейчас проще ужиться с первыми, они хотя бы не лезут в мою душу. У них слишком болят их собственные. У них, кроме собственных душ, по сути, ничего и не осталось.

У нас с Ланой – новенькие очаровательные жизни в хрустящей обертке, и мы обе понятиям не имеем, как именно их жить. Я – какая-то дурацкая насмешка над реальностью, знаете, пропустить через себя столько жизней, столько чужого опыта, чужих воспоминаний. И все еще не иметь ни малейшего понятия, что делать со своей собственной жизнью.

Я могла бы ей объяснить, что здесь все дышит Альбой. Я могла бы объяснить, что это тот минимум, который я должна сделать. Я могла бы сказать, что, если не найду ответ – просто сойду с ума. Могла бы сказать ей, что мне страшно.