Венди пытается не вспоминать, но память бунтует. Само собой приходит из прошлого изумрудное покрывало травы под серебристым шатром ивовых ветвей. Они прятались там от всего мира вдвоём с Тигровой Лилией, и смуглые руки касались белых, когда девочки плели короны из камыша, а потом короновали друг друга.

Вспоминать больно. Не удержавшись, Венди украдкой оглядывается, но девушка уже ушла дальше по коридору. Её нет, и становится трудно дышать, но надо поторапливаться. Доктор Харрингтон и так неодобрительно смотрит на неё, потому что она не ведёт себя как полагается.

Та девушка – не Тигровая Лилия. Это и без того очевидно, но нужно отвлечься, поэтому Венди пытается вспомнить, что успела разглядеть, пока девушка шла мимо, и скоро убеждает себя, что та совсем и не похожа на Тигровую Лилию. Просто разум пытался подбросить что-нибудь знакомое в этом ужасном месте, такое, чтобы напоминало о доме.

– Вот мы и пришли. – Доктор возвращает Венди на землю своим резким, искусственно оживленным голосом.

Он быстро отпирает дверь и прячет ключ в карман, будто Венди не замечает. За дверью – скромная палата, больше похожая на тюремную камеру, так уж она построена: стены выкрашены в белый, а из мебели только узкая кровать и единственный стул. Занавесок нет, а на окне – решётка.

– У нас принято, чтобы пациенты носили своего рода униформу, – улыбается доктор Харрингтон. Улыбка странноватая, он будто рассказал шутку, понятную им двоим. – У нас все равны независимо от положения. У всех единственная цель – поправиться.

Он указывает на простое светло-серое платье из хлопка, которое лежит на кровати поверх почти такого же серого покрывала. Та девушка из коридора, которая была похожа на Тигровую Лилию, носила такое же.

Тон доктора меняется на сугубо деловой – он больше не делает вид, что Венди просто гостья. Эти слова он повторяет каждому пациенту, объясняя, что личные желания и нужды теперь ничего не значат, и не даёт вставить ни слова.

– Скоро придёт сестра и поможет тебе переодеться, а твоя одежда будет храниться у нас. Пока ты не освоишься, дверь будет запираться на ночь. Это, разумеется, для твоей безопасности. Пищу принимают в столовой, кроме особых случаев. Первые несколько дней еду тебе будут приносить в палату – опять же пока не обживёшься.

Хочется спросить, что за особые случаи, но доктор Харрингтон с отеческим видом похлопывает её по руке. Жест, вероятно, должен успокаивать. Как бы не так.

Губы плотно сжаты, чтобы спрятать зубы. Хочется рычать. Хочется сбежать. Хочется сломаться и закрыться в себе – её все забыли, ей не верят, в ней сомневаются. Но Венди ничего не делает, просто стоит, сцепив руки, и ждёт, пока доктор уйдет. Хлопает дверь, предательски скрежещет ключ в замке.

Давящая тишина наползает из углов. Венди садится на краешек кровати. Сквозь тонкий матрас чувствуются пружины. Всё замирает.

Она не особенно любит то платье, которое на ней надето, но от мысли, что придётся сменить его на серый форменный мешок, хочется кричать. Ещё гаже то, что ей даже не доверяют переодеться самостоятельно, будто она капризный ребёнок. Она трогает манжеты своего платья, проводит рукой по грубому шерстяному покрывалу, пытаясь не чувствовать ничего, кроме ткани. Не помогает.

Она делает вдох, сосредотачиваясь на том, как воздух наполняет грудь. Это просто проверка. Завтра Джон и Майкл заберут её домой. Она будет хорошо себя вести. Больше никаких разбитых тарелок. Никаких истерик.

Сердцем Венди чувствует, что братья за ней не придут. По крайней мере до тех пор, пока она не научится себя вести и доктор Харрингтон не признает, что с ней всё хорошо. А если он никогда этого не сделает? Что, если Джон решит, что легче забыть ещё одну деталь из детства, если оставит её взаперти? Решетка на окне зверски рубит небо на ровные куски. Никто за ней не придёт. Никто и никогда. И даже…