Патриарх произносил речь.

– В мифологии древней Греции титан Атлант удерживает небесный купол над океаном. Герой Геракл ощутил на себе эту тяжесть бремени. Какая глубокая философия. Идеал равновесия единства жизненных сил. Атлантический океан происходит от его мифологического имени.

Роза Андреева убрала палец с профильной панели клавиатуры, следя за монитором, где разворачивались события прошлого двадцатого столетия.

А Пётр Михайлович уже выпроваживал студентов-полуночников. Грузное тело Кости Вижульмана, до востребования, покоилось в каптёрке альма-матер. Зачёт по трезвости был сдан. А голова учёного завхоза разбухала от научно-культурной информации, полученной во время плодотворного сеанса. Главное – время не было потрачено даром. Он напрягал шалившую мозговую извилину. Первое: коммунизм не за горами и вовсе не зазорно щеголять при этом без штанов, как пролетарию Атланту. Второе: он тоже имеет к этому непосредственное отношение. Ценный грек будет поддерживать на своих плечах не потолок его убогой каморки, а краеведческий музей города Харькова.

Беспокойные сны грубо тревожили Костю Вижульмана. Они были громоздкие и чавкающие, как грязь под ногами. Виделось ему, что он с сумой за плечами выбредает к храму наук. Вдали уже золотился купол. Ускорив шаг, он приналёг на дверь. Аудитория раскинулась во всём фермерском безобразии. Похрюкивая, за партами вертелись мохнатые недоросли, стреляя разумными глазками и помахивая кручеными хвостиками. За кафедрой, в галифе хорунжего, важно топтался Атлант, зачитывая тему лекции голосом Петра Михайловича: «Нагуливание живого веса. Эффективность кормов. Качество копыт. И прочее, и прочее…»

– Опаздываете, пан, – пожурил он Костю. – Будьте любезны, ваш конспект.

Костя сунул руку в мешковину, к изумлению своему извлекая оттуда шмат сала. Оно залоснилось интеллигентной прослойкой.

– Героям, сала! Зычно, вдруг, заорал Атлант.

– Ганьба!! – захрюкала рыльцами и застучала копытом аудитория.

Пот окатил Костю. Он проснулся. Хрюканье нарастало, как на стадионе. Он вскочил, метнул свое тело к светящемуся окошку, как слепая бабочка, натыкаясь на силуэты.

Дальний фонарь освещал тусклые тротуары. Город поглотила глубокая глупая ночь. Сознание возвращалось к нему, как к утопленнику. Он пошарил по столу. Наткнулся на безногую рюмочку. Она, словно нализавшийся оловянный солдатик, покатилась, засияв лунной блёской. А из угла замолотил копытами хряк. Костя одернул его. Но он разразился непристойным хрюканьем, оскорбляя грязным языком Наф-Нафа. Рукой, нащупав какой-то предмет на полу, он метнул в него. Затем туда полетел всякий прочий бряцающий инвентарь.

Оросив напоследок некультурного грубияна, Костя успокоился. И, растянувшись на своем лежбище, продолжил сон.

В колыбели Петра Михайловича мирно дремало свинство. Похрюкивало, почавкивало, похрапывало, переворачиваясь с боку на бок. Для матери-природы всякая тварь её чадо. Детишки её сладко посапывали. Долгую эволюционную дорогу отмахал старший братишка в галстуке. Вновь потянуло его в родные пенаты, как блудного сына. Примчался он по зову сердца на зов предков. И почмокивал сочные сны, как молочный поросенок.

Младший, болезный, прохрюкал эволюционный курс. Рылом не вышел.

Хмельная ночь уравняла их. Мутное утро вползало сытым боком белого сала. Долькой хрена таяла луна. И на хрена эта эволюция?

Костя Вижульман еще нежился на куче старых матрасов. Кабанчик заискивающе выглядывал из убежища.

А день уже хлюпал первым солнечным лучом по лужам, струил легкой испариной.

Но вот, Костя подпрыгнул как физкультурник, разминая гимнастическим упражнением затекшую мысль. Проворный глаз отыскал туфлю. По-ковбойски вскочив в неё, окинул глазом манеж. Другой не было. Корова языком слизала. Шлёпая носком по грязному полу, он начал поиск, опираясь на дедуктивный метод и интуицию сыщика, вынюхивая пропажу из аромата запахов.