С дядей Володей (папой он его никогда не называл) Олег прожил в комфортной, но пустой какой-то квартире многоэтажного дома до шестнадцати лет, и приёмный отец потянул его за собой на завод, договорившись с начальником своего цеха. Олег начал немного зарабатывать, даже приносить домой еду, особенно в последний год, потому как дядя Володя стал тогда часто пить, работать толком не работал, хотя по старой дружбе его никто и не думал увольнять. Всем искренне жаль было этого человека с пронзительно – тоскливыми дворняжьими глазами. В том числе и Олегу. Говорили они мало, не потому что не о чем было, – просто Олег видел, что приёмный отец смотрит на него с какой-то смущённой горечью, и ему было неловко за это. Сейчас Олег был уверен, что этот несчастный человек усыновил его не потому, что ему нужен был ребенок, а просто, потеряв своего, он как бы желал взамен помочь кому-нибудь из чужих детей. Олег не знал как погибла его семья, но предполагал, что дядя Володя чувствовал в этом свою непосредственную вину и таким вот образом, быть может, её искупал.

Дядя Володя умер, когда Олег был в школе, с утра – сердце не выдержало второго инфаркта, а скорую было вызвать некому. На похоронах он не проронил ни слезы.

Начались проблемы со школой – раньше он появлялся на заводе только после уроков, теперь же на учёбу времени почти не хватало. Обеспокоенные и порой разгневанные учителя стали звонить в соответствующие инстанции, к Олегу стали приходить различные представители различных отделов по различным вопросам. Олег чуть ли не в косяки зубами цеплялся, когда ему объясняли, почему он не может дальше жить один в этой квартире. «Хрен выселите!» – орал он в ошарашенные добродетельские лица. – «А квартиру, квартиру куда денете, гады!?». Лишь чудом в сумасшедшей стране (в которой, впрочем, могло произойти что угодно, а уж чудеса, связанные с подходом к своей работе ответственных органов – тем более) в тот промежуток времени он остался проживать в собственной квартире, а не в одном из мест, где столбенеет даже человек, прожжённый и искалеченный реалиями повседневности.

А в один прекрасный день приехала одна тётка, десятиюродная сестра покойного приёмного отца Олега из какого-то там Горошкина и взяла его в опекунство. На самом деле, – он с первой минуты уловил это в её глазах – ей нужен был далеко не Олег, ещё один голодный рот в семье. Он стал всё меньше появляться в этой, пропахшей чужими людьми квартире, почти всё время проводил на работе или, по вечерам, в грязных подъездах, выпивая порой со своими сверстниками из боле благополучных семей, и ему совершенно непонятно было, почему пьют и отираются на улице эти люди, у которых есть и мама с папой, и своя крыша над головой. Но он совершенно не завидовал и не был зол на этих людей, многие из них были весьма неплохими ребятами и всегда уважали его, несмотря на то, что он в этой компании был, пожалуй, самым младшим. Благодаря ему, кстати, и подбирались в основном неплохие люди: те, кто ему не нравился, а он своих симпатий и антипатий не скрывал никогда, просто его боялись, ровным счётом ничего не понимая в этом человеке, но чувствуя скрытую в нём необычайную силу, не только физическую, а какую-то ещё.

Подходил к концу одиннадцатый класс и учителя, знавшие о ситуации в семье Олега вытянули его кое-как к экзаменам и на экзаменах, дали всё-таки нормально закончить школу. Ему как раз исполнилось тогда восемнадцать лет, и вот тут снова нашлись добрые люди. На заводе его бригадир, Алексий Иванович, который всегда хорошо относился к дяде Володе, да и Олега, кажется, уважал не меньше (в свою очередь, и Олег ему никогда не отказывал, когда тот просил о чём-то), помог ему выиграть дело в суде, – вернее помогла его дочь с юридическим образованием, и тётка Олега ни с чем умотала в своё Горошкино. Поступить в институт областного центра ему тоже помогли родственники Алексея Ивановича, без содействия которых его вряд ли бы взяли куда-либо с его аттестатом.