Интонации голоса становятся с каждым словом все ядовитее и злее. Не в духе старая шаманка, знать. Что одолели ее – ну так и понятно! Кто ж будет рад!

– Чего явилась, ровно как ночная тварь? – возражает Кайлеви, но руку с ножом опускает. – Спроситься, назваться – никак? За кого я тебя принять должен был, скажешь?

– Ну вот за это – прости, не подумавши то вышло. Правда, не чаяла я, что кто меня разглядит. Очень сильным быть надо, чтоб меня увидеть, буде я этого не хочу!

– Не жалуюсь. И люди мои не жалуются. И земля тако же. А зачем такой тенью непотребной прикинулась-то? Неужто проверяешь, а?

Старуха ехидно захехекала.

– Делать мне больше нечего! Еще скажи – на бой вызывала… Мертвая я, Кайлеви. Иначе не выходит у меня. Уже десяток зим, как мертвая.

– Не похожа!

– Ну да… здесь-то не похожа. Здесь, шаман, я дома. Вся та сторона за туманами, где есть мои люди – мой дом! А здесь есть – верно приметил, я других земель шаман. И народ мой зовется – Горскун.

– Ты за кем-то из них?

– И да… и нет. Понимаешь, Кайлеви, дело какое – выходила я зим двадцать назад рыжего волчонка. Великой судьбы был зверь, нарадоваться не могла… да сгинул он. Но после себя оставил сына – тому его дорогу продолжить нужно. Не продолжит – нам всем, всей земле, худо придется так, что и представить сложно.

– Ну так и что?

– Беда идет, Кайлеви, нюхом чую, даром, что глаза уже почти не видят. На поклон к вашему Исъян-Маано пришла. Он сейчас превыше прочих в этом уразумеет – да вот, старая наседка, захотела глянуть на нового волчонка-то… тебя всполошила, получается.

– Ну и что? Я, ты знаешь, старая сова – тоже на что-то гожусь.

– Вижу. Что ж, раз так – жди меня еще. И как самому понадоблюсь – только знать дай! Меня Бьяркой зовут, запомни!

Старуха мигом подобрала маску, нацепила ее – маска щелкнула клювом, и вновь одежда обернулась перьями, а старая женщина птицей – и растаяла та в туманной глубине темноты.

Кайлеви вновь поднял свой лунный щит-бубен.

Доооммммм…. Напев гулких ударов стал тих и медленен, как ленивая речная волна.

Дооомммм… Моргнул, поднимаясь, сивый волчище-травный дух. Махнул хвостом – пропала тропа. Второй раз махнул – истаяли клочьями тумана и заросли. Погасли в нем бледные золотые искорки глаз.

Доооомм. Растрепал ветер туман. Разогнал облака – молодой месяц залил светом поляну.

Кайлеви встряхнул головой, опустил бубен.

Свистнул собаке:

– Тойке! Идем домой. Думать надо.

– Конунг! Встречай гостей, ну! Тут тебе, между прочим, письмо!

Амир, подняв голову от своих подсчетов – в конце концов, кому, как не правителю, следует знать, что в этот раз им сулит весенний ярмарочный сезон, и сулит ли хоть что-то прибыльное? – воззрился на входящих в Главный Зал. А, это соседи-гаэльцы в гости пожаловали. Конрэй, да к тому же со Старшим клана во главе.

Приветственно взмахнул рукой, кивнув вошедшим, мол, рад видеть, подходите. Не спеша отложил свитки, поднялся навстречу, радушно ответил на рукопожатия.

– Рад видеть, лорд!

– Взаимно, архэтро1! – Гилри Конрэй от полноты душевных сил его еще и по плечу хлопнул, как родича. – У нас тут новостей – за день не пересказать!

Привыкнуть к нарочито разухабистым манерам горных Амир-Имбар успел уже давно, тем более, что прочим горскунцам оно тоже было по вкусу. А ранняя юность, проведенная в Эллерале, успела внушить и самому молодому правителю Нордгарда изрядное отвращение перед церемонностью и всевозможными длительными расшаркиваниями. Поэтому, собственно, Амир только улыбнулся и, предложив гостям горячего питья и закусок, поинтересовался: