– Да там они, между стульев спрятались, – махнула билетёрша рукой. – И Гришка твой. Видела я их. Это он ведь тебя подучил, паразит? Где он тебя, такого, отыскал? Ладно, кино очень уж хорошее. Садись на пол перед экраном, посмотри. Может, поумнеешь. Но потом подойдёшь ко мне.

Фильм, в самом деле, был прекрасный. Местами страшный, особенно когда героиня мчалась за фашистом на танке и задавила его, мстя за убитого им сына. Я обо всём забыл и с удивлением увидел в конце фильма рядом с собой Гришку с друзьями. У всех у нас были на глазах слёзы.

Билетёрша, видимо, сознательно не заметила мальчишек, но я подошёл к ней.

– Ну, и откуда ты, такой, взялся? Что-то раньше я не видела тебя, – уже чуть ли не ласково спросила она меня.

Я, полный вины и доверия к ней, рассказал всё, как было: про маму, сестру, отца и про себя. Результатом было то, что после последнего сеанса, ещё днём, она зашла в гостиницу и познакомилась с моей сестрой. За чаем я узнал, что Гришкин отец погиб на фронте, а мать, совсем больная, работает почтальоном и едва сводит концы с концами, имея на руках, кроме Гришки, ещё двоих малышей.

– Ладно, приходите послезавтра, будет фильм «Радуга». Только проползайте не толпой, а поодиночке. Что уж с вами, горемычными, поделаешь?

После такого лихого исполнения задания я стал «в авторитете», и мне поручили более благородное дело: хлебный магазин. Я должен был пробраться к прилавку, где разрезали хлеб и лежали довески, и, схватив довесок, быстро сунуть в рот и убежать. Довесок этот должен был быть разделён при встрече с друзьями на шесть частей. Первый раз мне удалось стащить довесок, но во второй – меня, видимо, приметив по моей матроске, схватила «противная» комсомолка возле самого прилавка. Она притащила меня в какой-то «комитет» и продержала до вечера. Гришка даже забеспокоился. Да, я был слишком приметен для воровства. Самому мне это дело не слишком нравилось, даже, можно сказать, вовсе не нравилось. И даже казалось противным. Но за компанию чего не сделаешь?..

А вскоре нам подвернулось новое дело. Хотя случай был очень печальный. Но об этом стоит рассказать.

Прошёл сильный дождь. Мы бежали мимо порта – куда, не помню. А может, ноги сами несли нас безо всякой цели. Дорога была грязная. Да нам-то что? Грязь – не грязь, лужи – не лужи. Уж такие мы были. И вдруг сбоку дороги, у придорожной канавы, обратил на себя наше внимание какой-то серый мешок. Дело необычное, и как тут пройдёшь мимо? Мы подбежали к мешку, и я тронул его рукой. И вдруг голову поднял солдатик. Мы, малолетки, потрясены были выражением его лица. Если бы в глазах его мы увидели слёзы, такое дело мы бы восприняли нормально. Но глаз не было, а была тусклая плёнка непереносимого страдания. Солдатик был совсем молодой, и мы почувствовали, что не можем оставить его. Он сидел на фанерной платформе, с маленькими подшипниковыми колёсиками, и, естественно, застрял и не мог двигаться.

– Куда Вам надо? – спросил Гришка.

Солдатик махнул рукой вперёд. Вот тут мы превратились в одну команду и в секунду повзрослели. Разом вшестером со всех сторон подхватили солдатика с платформой и побежали. Да, мы побежали, потому что груз оказался очень лёгким. Недолго мы бежали, и солдатик остановил нас возле маленького деревянного голубенького дома. Он не в силах был говорить, только показывал рукой и мычал. Крылечко в две ступеньки мы одолели сходу и, толкнув дверь, внесли ношу в комнатку. Мать (а это была она) бросилась к сыну без слёз и без видимого отчаяния и стала тут же снимать с него шинель (наверное, его не раз уже доставляли похожим образом). Появилась в дверях девушка и, кинувшись к солдатику, заговорила, как запричитала: