Его отец, после войны занявший ответственный пост заведующего сельским клубом, погорел на супружеской измене, как некогда и его собственный родитель, самым  головотяпским образом. Виной всему стала обыкновенная ситцевая кофточка в горошек – одна из тех кофточек, что как-то летом завезли в сельмаг. Жена завклубом прибежала в магазин в тот момент, когда партию кофточек, и без того немногочисленную, уже расхватали более шустрые селянки. Но продавщица Зоя успокоила расстроенную женщину, сообщив ей, что ее супруг, товарищ Пуповицкий, штурмовал прилавок в авангарде выстроившейся очереди, кофточку добыл и, надо думать, вечером порадует жену обновкой. Не зная, за что ей выпало счастье иметь такого любящего, заботливого мужа, окрыленная женщина ушла восвояси. Муж вечером явился домой трезвый, но без кофточки. Припертый к стенке показаниями продавщицы Зои, на которые активно ссылалась супруга, Роман Николаевич все же сумел выкрутиться, сочинив на ходу сказ про то, как он спешил к супруге с заветным свертком подмышкой, шел через речной мосток, споткнулся да и выронил сверток в воду. Сверток-де сразу затонул, и хотя Пуповицкий обшарил днище не хуже заправского водолаза, но пропажу так и не нашел. "Видать, течением унесло", – виновато закончил завклубом печальную повесть об утраченной кофточке, как будто речь шла о необузданном горном потоке, а не об их сонной неповоротливой речушке. История была нескладной, однако простодушная жена поверила и, погоревав для виду еще немного об уплывших деньгах, успокоилась и забыла о своем ситцевом разочаровании. Забыла ровно до следующего дня, когда соседки огорошили ее разнесшейся по селу вестью: парикмахерша Лидка, баба незамужняя, но до мужиков охочая, хвасталась подругам новой кофточкой, которую ей, мол, подарил завклубом. Доказательство мужниного коварства гражданка Пуповицкая могла узреть самолично: злосчастная кофточка и впрямь обтягивала тугой Лидкин торс… Мать Генриха Романовича была не такой своенравной дамой, как его бабка, а потому пойманного за руку и прочие места неверного мужа бросать не стала. А вот неверному мужу пришлось бросить шикарную любовницу, дурманящую все живое в радиусе километра монолитным ароматом духов "Каменный цветок".

Генрих Романович, перещеголявший по амурной части отца и деда, бросал собственных жен и любовниц, по его словам, постоянно, и они нередко платили ему той же разменной монетой, не в силах смириться с трубным зовом его похотливой плоти. Всякий раз уличенный в очередной измене Пуповицкий со стоическим хладнокровием выдерживал низвергающийся на него каскад слез, упреков и обвинений, замечая лишь: "Пойми, моя сусальная: как большой актер не может всю жизнь играть одну и ту же роль, так и я не могу любить одну и ту же женщину. Для этого во мне слишком много любви и пылкости. Влюбляясь в женщину, я вживаюсь в нее, как в новый образ, черпая в ней вдохновение и творческие силы. Если ты не в силах этого понять, значит, ты – женщина неглубокая и нечуткая, значит, не дано тебе быть музой большого актера. Хочешь меня бросить? Пожалуйста, бросай. Но учти: меня подберут мгновенно. Я и земли коснуться не успею". И, похоже, все время оказывался прав.

"А знаешь ли ты, дражайший друг мой, сколько раз я официально, учти – лишь официально, был женат? – спрашивал порой Генрих Романович, поймав кого-нибудь из младых воспитанников драмкружка. – Пять. Недурственно, да? При том, что в СССР разрешается только четыре". "А как же тогда?..", – спрашивал озадаченный школьник. – "А вот так. Пятой моей женой была сотрудница загса – та самая, которая оформляла мой четвертый развод. Тогда она меня и полюбила. Глянула на меня – и потеряла себя навеки!.. Не смогла устоять перед моим обаянием. Она сама наш с ней и брак и регистрировала. Должностное преступление, по сути, совершила, закон нарушила – и все из-за любви ко мне. Вот так-то, достопочтенный мой".