Любвеобильность, надо отметить, вообще была отличительным качеством многих мужчин из достославного рода Пуповицких. Дед Генриха Романовича, популярный провинциальный трагик, перед началом спектаклей любил подзывать к себе кого-нибудь из молодых неопытных коллег и, указывая сквозь щель в занавесе на волнующийся партер, горделиво говорил: "А первые две грядки, сударь, я прополол слева направо и обратно – в том же порядке", имея в виду дам, восседавших в предназначенных для лучших задниц города первых рядах. Столь же невоздержанным был дед Пуповицкий и в вопросе потребления горячительных напитков. Однажды после грандиозного банкета в честь помолвки книготорговца Фарисейченко Пуповицкий, играя следующим вечером Сатина в постановке "На дне" и чувствуя в голове и желудке мощные подземные толчки, а во рту – непередаваемый вкус незрелых огурцов, в момент произнесения знаменитого монолога внезапно выпалил: "Человек – это звучит горько!". И остолбенел в ужасе от содеянного. К счастью, публика встретила оговорку рукоплесканиями, приняв ее за изящный каламбур с намеком на автора пьесы.

Бабка Генриха Романовича почитала супруга великим артистом, а потому, скрепя сердце, мирилась с его регулярными попойками, ничего не ведая о его столь же регулярных любовных шашнях, как всякая ослепленная любовью жена. Чудовищная правда открылась ей средь бела дня на городском бульваре, куда мадам Пуповицкая с приятельницей, чей тщеславный супруг тоже топтал театральные подмостки, вышли прогуляться и убить время в ожидании мужей. Мужья в эти самые минуты, как предполагалось, душевно и физически отдавались изнурительному процессу репетиции. Присев на скамейку, щебечущие о корсетах и шербетах дамы не сразу, но все же обнаружили, что находятся аккурат напротив известного на весь город двухэтажного дома с узкими высокими окнами – борделя. "А ведь, я так думаю, наши благоверные частенько сюда захаживают", – сказала вдруг ни с того, ни с сего спутница Пуповицкой, кивнув на бордель. "Ну, не знаю, как твой Фрол Ермолаич, а мой Николаша – никогда!", – надменно возразила ей на это мадам Пуповицкая. "Не зарекайся", – говорят мудрые люди, в чьей прозорливости мадам Пуповицкой пришлось тут же убедиться. Уже спустя несколько минут после ее самонадеянной тирады двери напротив распахнулись, и из греховного гнездилища на бульвар вывалились упомянутые Фрол Ермолаич и Николаша с помятыми, но лоснящимися от поцелуев порочных женщин рожами. Возникшей после этого немой сцене могли бы поучиться лучшие исполнители героев "Ревизора" в лучших императорских театрах страны. Сцена эта стала финальной в благополучной семейной жизни господина Пуповицкого с матерью его детей. Перешагнув через валяющегося в ногах с мольбами о прощении супруга, будущая бабка Генриха Романовича вместе с детьми отбыла к родне в Москву. Неверный муж пытался ее вернуть, но безуспешно. Позднее мадам Пуповицкая, женщина красивая и горячая, соединила свою судьбу с солидным столичным адвокатом, расстрелянным красными в кизиловой балке на окраине причерноморской станицы в марте 1920 года при попытке пробиться с семьей к бегущим из Новороссийска остаткам Добровольческой армии. К чести адвоката, он оказался человеком мужественным и смелым и на допросе, стремясь спасти любимую и ее детей, заявил, что они – совершенно чужие ему люди: дескать, вдова артиста едет к родственникам в Туапсе и попросила попутчика о помощи. Комиссар поверил адвокату, благо документы задержанной его слов не опровергали: в свое время безутешный Пуповицкий так и не дал оставившей его жене развода, и она до сих пор носила его громкую фамилию. Перепуганная до смерти жуткими сценами гражданской войны и гибелью возлюбленного Пуповицкая, схватив детей в охапку, рванула после этого не в мифический Туапсе, а в прямо противоположном направлении – на север – и после долгих мытарств нашла пристанище в Тульской губернии, устроившись учительницей в сельскую школу. В этом селе впоследствии и появился на свет будущий король сцены, мастер фееричного эпизода Генрих, урожденный Геннадий, Пуповицкий.