Утром во вторник мы вышли с мамой из гостиницы и направились в стороны телефона – автомата, что бы позвонить в офис Геворкяну. Мама договорилась о встрече.

Мы не знали улиц, не знали, в какую сторону идти, был только адрес офиса, и мы остановили такси.

Над дверью офиса было яркими большими буквами написано АРМЕНИКУМ.

В конце коридора надо было пройти налево. Там находилась секретарша, которая попросила сесть нас на стулья, а сама ушла сказать Л.А. о том, что мы пришли.

– Проходите.

Его кабинет от этой комнаты отделяли две толстые двери.

– Здравствуйте, – мы вошли.

Геворкян был невысоким мужчиной лет пятидесяти. Взгляд черный и страшноватый. Хорошо хоть русский язык здесь почти все знают. Даже названия улиц написаны по-русски.

Многие люди, которые знают этого человека, – врачи, медсестры, – потом скажут о нем, что он очень, очень хороший. Наверно так оно и есть. Хотя у этого человека были и свои отклонения.

Мы с мамой не знали, останемся здесь или нет. Все зависело сейчас от того, какое я впечатление произведу на него. То есть всецело от него. Он попросил маму выйти и стал расспрашивать меня:

– Как ты заразилась?

– Через иглу.

– Сколько времени назад?

– Я точно не знаю, но узнали мы об этом почти год назад.

– Сколько уже не употребляешь наркотики?

– Два месяца.

– Понятно.

Ему было понятно, что фраза «завязала с наркотиками» здесь не уместна.

– Парень у тебя есть?

– Да, – сказала я.

Хотя смутно догадалась, что о Валике надо замолчать и надолго. Не из—за этого врача, хоть он и не врач был вовсе, он просто создал арменикум. (С ним работал его ближайший друг, но того застрелят позже в здании парламента, вместе еще с семью другими.)

Валик из моей жизни терялся.

Но я была с характером, причем с плохим характером.

Я просто не представляла себе, что останусь одна, и мной двигала надежда, что как-нибудь, когда-нибудь мы еще будем вместе. Не смотря на то, что уже два месяца не виделись. И свадьба наша должна быть со дня на день…

– Но ты же понимаешь, что больше с ним тебе встречаться нельзя. Я промолчала.

– Дай, я тебя осмотрю.

Я ж говорю, человек со странностями. На кой черт ему меня осматривать, если он даже не врач?

Потом он попросил:

– Позови мне мать, а сама подожди за дверью.

Мамы долго не было, а вернулась она вся в слезах.

– Ну что, мам?

– все хорошо, пошли.

– Куда?

– Вот, тут адрес, надо ехать туда, а потом в больницу.

Я обрадовалась и удивилась.

– Значит, он меня принял? А деньги? Он же просил двадцать тысяч?

Но говорили же люди, что он хороший человек. Забирал у людей столько, сколько у тех было.

– Он согласился и за ту сумму, что у нас есть. Я пока отдала ему 4 тысячи, потом нужно будет привезти еще тысячу. Но ты должна знать, что согласился он, после того, как я его на коленях умоляла и криком упрашивала. Нет, говорит, и все! Езжайте обратно домой… Слышишь, Саша, о Валике ты должна забыть.

Хоть это было маме на руку.

– Почему? – Валяла я дурочку.

– Да потому, что не соглашался он ни в какую, когда услышал, что у тебя есть парень! Он же не идиот. Ну, вылечит он тебя сейчас, а ты вернешься к нему, и что?! Он прекрасно знает, что такое наркоманская любовь. И что колоться ты не перестанешь, если будешь с ним, он тоже понимает.

Он понимал другое. Что мне – молоденькой девчонке среди одних молодых наркоманов лучше бы не быть. По его меркам я была слишком красивой…

В принципе он был ведь прав.

Каюсь, я повела себя, как дрянь. Я заплакала и попросила маму взять билет обратно:

– Я не буду лечиться без него. Я все – равно буду с ним. Нет смысла.

– Подожди! Пройдет время. Если Геворкян увидит, что ты нормальный человек и что с тобой можно иметь дело, тогда и поговоришь с ним о Валике, может он и согласится.