Догорел закат, ночь скользнула в дом,

В душной тесноте говоришь о былом.

В душной темноте стрелки на часах

Отсчитают сердца последний удар.

Ядовитый пламень поглотив тебя,

Душу заберёт, бросит в небеса.

Лодка у причала, как и звёздный путь,

Ждёт тебя. Осталось совсем чуть-чуть…

И прощальная песня останется со мной.

И щёки себе омою горькою слезой.

И прощальное слово сдавит болью грудь,

С этой дороге уже никуда не свернуть.

Солнце светит ясное. Новый день настал.

Кто-то соболезнует, кто-то промолчал.

И уже не важно, было как вчера.

Важно только это – больше никогда…

Будет завтра утро, будет завтра вечер.

Время, как и прежде, боль легко излечит.

И другая жизнь захлестнёт меня,

Память лишь останется. Да твоя звезда.

Медведь вспомнил похороны. А ещё то время, когда Святогор был мальцом. И был мальчишкой Борис, старший сын Игоря Воевателя, умерший раньше всех, даже раньше отца, и вспомнил Добромира Дурака, второго сына Великого Князя, кому прочили престол, несмотря на глупость и дурость, что царили в нём. Мстиславушку, тощую девку-ведьмачку с яркими глазами, выросшую в настоящую красавицу. И, конечно, вспомнил Игоря Воевателя, того, с кем хаживали в походы, с кем рубили врага и нечисть, с кем изъездили вдоль и поперёк всю необъятную матушку Славорусию.

Люди рождаются и умирают. Ничто не вечно под луной. И никто.

Когда солнце – алый, раскалённый блин – закатилось за горизонт, и на эту часть мира опустились сумерки, а прячущаяся за верхушками деревьев огромная Луна Лея стала наливаться ярким светом, повозка выехала к развилке. Медведь опасался засады, постройки остались позади, впереди пустые земли. За примерно километр до разветвления дорога резко ушла вверх, потянулась лесная полоса.

Царь-гора – горная гряда, разделявшая Большую Столицу на две части, была довольно широкой, но не высокой. В центре этого уродства – никак по другому нельзя назвать спину того монстра, что застыл мёртвым сном со времён Конца Света, высился неживой вулкан. В его здоровущей горловине, из которой большим взрывом выбросило огромное количество пепла, лавы и камней, что потом замерли вокруг него в причудливых формах, имитируя то ли животных, то ли какие-торастения, люди добывали руду. В ночи застывшая лава и камни, что охраняли громадину, расцветали ярким светом. И сейчас укрытые снегом казались волшебными фигурами дивных монстров. Силе удалось лишь отчасти рассмотреть эту удивительную красоту, остроконечные холмы, через которые потянулась дорога, чуть уходя вверх и в сторону закрывали обзор. Ворона же с Апанасом тут же обернулись в птицу и летучую мышь, чтобы взлетев вверх, рассмотреть чудо получше.

Когда кони вырулили на большую площадку, Сила попридержал их, чтобы обождать вампирят. Те летали в сизом небе, что-то по своему кричали, визжали, рычали, потом вроде даже смахнулись— птица долбанула летучую мышь пару раз клювом, на что летучая мышь укусила птицу за крыло, – а после резко опустились на облучок, вернув себе человеческий вид. Сила тронул вожжи. Упырята тут же переключили внимание. Развилка оказалась в гуще удивительно высоких, с могучими, толстыми стволами елей и сосен, с мохнатыми снеговыми шапками на многочисленных ветвях. Между этими деревьями, уходящими вверх по пологим склонам хребтов, тянулись тропинки и аллейки, там стояли столбы с причудливыми фонарями и лавочки со скамьями. А дальше, выше по склону, виднелись беседки и смотровая площадка. На другом склоне большого холма был так же парк, а вид со смотровой открывался как раз-таки на вулканических «охранников». На входе в парк стояли два огромных деревянных резных медведя. Они держали в могучих лапах большую доску, на которой было написано: «Царъ-гора». Пред входом уже стоял фургончик колдунов, что приехали зажечь фонари. В другой фургон загружались дорожники, прочистившие аллеи парка от выпавшего снега.