– Потому, господа, как всегда: карают невиновных, награждают непричастных!
– Нет, господа! В данном случае, все по заслугам и по справедливости. Тут все, как говориться, на чистом сливочном масле, без подмесу..
– Но статья свою роль явила, и сделала нашего Александра популярным.
– Господа, – сказал тихий войсковой старшина. – Насколько я разбираюсь в геометрии, Александра следует поздравить не только с орденом и чином, но и с иной наградой. Или я совсем арифметики не знаю… Честное благородное слово!
– Да, – сказал Цветков, – выводя в круг офицеров смущенную Юленьку, – Да!
Просто сон, какой-то… Это матушка моя, покойница, за меня у Бога выпросила…
«Чарочка моя, серебряная! На златое блюдечко поставленная», – запел, полусидящий на кровати, артиллерийский капитан, с ампутированной ногой, поднимая свой бокал с шампанским.
«Кому чару пить? Кому здраву быть?» – подхватили дружно офицеры.
«Пить чару Александру!»
– Так не бывает, так не бывает, чтобы все сразу. Даже страшно делается, – сказал Юленьке Цветков.
«За его дела! Прокричим «ура»!» – ревел хор. Ура! Ура! Ура!
Документы:
«Неудача штурма Плевны встревожила многих представителей высших военных кругов. Высказывалось даже мнение оставить позиции под Плевной и отступить в Румынию. Но обстановка была не столь опасной, как она представлялась некоторым генералам. Союзных русско-румынских войск на балканском театре насчитывалось 277 тысяч человек. Турция имела 350 тысяч человек, из числа которых против союзников действовало 200 тысяч человек. Основная группировка русско-румынских войск, состоявшая из 102 тыс. человек с 470 орудиями, располагалась у Калафата, Ловчи и Плевны. Противник противопоставил этим войскам 70 тыс. человек и 110 орудий, находившихся в Видине, Орхане и Плевне". Русско-турецкая война 1877 – 1878 гг.
Глава вторая. Деревня Загорица. 3 сентября – 13 сентября 1877 г.
1. Осип смутно помнил как старая болгарка забрала его одежду, как ему дали щёлока и он долго мылся над огромным медным тазом. За дни штурма Плевны он так вымотался, что двигался механически, не всегда понимая, что делает. От нечеловеческой усталости даже боль в вывихнутых суставах притупилась. Он спал несколько суток подряд, просыпаясь только от того, что Петко тряс его за плечо:
– Просыпайся, брат. Нужно повязки сменить Он бережно перебинтовывал Осипа. Молчаливая некрасивая девушка, вероятно сестра , выносила корзинку с гнойными и кровавыми бинтами.
– Отлично. Отлично – приговаривал Петко, умело, перевязывая рану, – Затягивается как на собаке.
– Ты то как?
– Я отлично! Очень хорошо.
Но все было не так, как он говорил и после перевязок, ради которых он приползал к Осипу, Петко лежал в забытьи.
Какие то молчаливые улыбчивые женщины приносили Осипу еду. Он ел что то непривычно острое и вкусное. Всегда в изголовье стоял кувшин с чистой водой и кувшинчик с вином. Окончательно проснулся казак только через четверо суток. Он, словно впервые, увидел деревянные, будто внутренность сундука, гладко выструганные, дощатые стены и потолок , комнаты. Расписные глиняные и медные кувшины на полках, стершийся от старости узор на потолке.
Голова его была странно легкой. Осип потрогал ее рукой и вспомнил, как его остригли наголо. Он не возражал, понимая что завшивевший его чуб добавляет не красоты, а сраму. Осип и сейчас покраснел, вспоминая каким «неисправным», грязным и немощным, окровавленным и вшивым попал он в этот дом.
На сундуке лежала его чисто выстиранная и прошпаренная и залатанная одежда. На стене красовался аккуратно заштопанный мундир с георгиевским крестом, вокруг него была сделана розетка из розовой шелковой ленты. Осип улыбнулся наивности этого украшения. И от этой ленточки повеяло таким домашним, далеким… Вспомнилась ему и Жулановка и Настенька, заботливо укладывавшая пирожки в его походные торока. И вдруг впервые за два года впервые ему захотелось домой. "А где он, дом –то?" – подумал Осип и шевельнулась в душе привычная, заглушенная войною, тоска: – В доме матери, считай, и не жил никогда, в доме Калмыковых тоже не свой. И толкнул бесенок сомнения – а уж не от этого ли бежал ты на войну Осип Алексеевич ? Не потому ли что в мирной жизни ты – кругом сирота и нет тебе места, а война – мать родна, всяк казак на ней сгодится. И болгары тут не при чем. Не освобождать ты летел, а от себя освобождаться! Да нет же! Не стоило идти на такой страх и смертный ужас, только потому, что в миру сирота. Уж как – нибудь приспособился бы там, обтерпелся…