В штабной палатке подполковник Бакланов, командиры сотен и офицеры штаба, в полной парадной форме, еще раз просматривали список отпускников.

– Ефрем Веденяпин, Кумылженской станицы.

– Хроническое воспаление легких, подозрение на чахотку.

– Антипа Саввин, Ермаковской станицы.

– Тоже самое. Лежачий.

– Прокофий Сатаров, Букановской станицы.

– Паховая грыжа.

– Откуда взялась? Что за чушь? Как же его мобилизовали?

– Бывает,– сказал толстенький полковой медик, – Поднял что-нибудь тяжелое и образовалась грыжа, а прежде не было.

– Сам натянул, – бухнул сотник Рыкавсков, – Служить не хочет. Знаю я таких то мастеров. Захотят беременными сделаются. Букановской станицы? Все правильно. Там и заговаривают грыжу, там и натягивают.

– Позвольте, – закипятился медик, и от возмущения у него даже очки запотели, а жиденькие белесые кудряшки, выдающие остзейского немца, поднялись дыбом.– Не вижу логики. Не вижу… Казак шел на войну охотником, а теперь вы его подозреваете.

– Тогда шел, а теперь передумал.

– Есть такие, что под действием порыва, минуты. А теперь поползал по редутам, да понюхал пороха, вот и заскучал…– сказал войсковой старшина, начальник штаба.

– Шел то он на одну войну, а здесь выходит другая, – вздохнул кто-то.

– Все мы войну другой предполагали. Тем более, пусть, с Богом, домой идет, полка не портит, – сказал Бакланов.

– Вот и получается, что лодыри и трусы останутся живы, дадут потомство, а наиболее полноценные, здоровые и честные положат головы. Вот так порода и вырождается…И нация слабеет, – усмехнулся командир второй сотни, с университетским значком на мундире.

– Вот ваша задача, чтобы лучшие остались живы. Вы же их командир, – спокойно ответил Бакланов. – По традиции казачьей – главное: живых отцам и матерям вернуть… Да у нас что-то плоховато получается. Извольте, господа все стараться! Все!

– Позвольте возразить вам, Петр Яковлевич, – вмешался полковой священник – у нас в полку потери значительно меньше, чем, скажем, у армейской кавалерии или пехоты. А вам могу сказать, что человечество тем и отличается от животных, что физика здесь определяет не все…

– А как же в здоровом теле здоровый дух?

– Именно дух. Дух!

– Господа мы отвлеклись…

– Это все контуженные… А это что за чудеса? Николай Сычов, Мигулинской станицы…

– Весь чирьями покрылся, – пояснил медик, – с ног до головы.

– А не цинга ли это, господа? Старообрядец? На одних сухарях? Понятно.

– Рановато для цинги, ваше превосходительство. Еще зелени полно…

– Не скрываю, – не скрываю, – Бакланов поднял от бумаг свое красивое лицо и отдаленно не напоминавшее страшный лик его героя – отца, – Смертельно боюсь цинги. Тут в окопах так пойдет… Пусть все что могут жуют. Побольше лука, чеснока. Пусть кровь пьют, наконец. Пьют же у нас казаки кровь?

– Старообрядцы не пьют.

– И вот вам результат…. Итак, тридцать пять человек! Многовато.

– Да среди них половина дезертиров.

– Не верю. Ну, может быть один, два… ослабели душой. Пусть уходят с Богом…

– Пора.

Офицеры подтянулись, разгладили на руках белые перчатки, откозыряв, побежали к своим сотням.

Старый денщик Бакланова, глядевший на него, как, наверное, великие мастера смотрели на свои полотна и скульптуры, восторженно и придирчиво, смахнул с плеча одному ему видимую пылинку.

– Фуражечку, чуть ровней… Вот на линеечку одну. Вот…

– С Богом!

Адъютант махнул за полог палатки.

– Иррря…Равнен…. – запели сотенные командиры

Грянул встречный марш, Бакланов перекрестился и шагнул их палатки.

– На крааааул!

Особый, ни с чем не сравнимый, шелестящей звук стали, звон, извлекаемых из ножен, шашек, заставил парад дрогнуть и замереть.