– Да и то сказать, неизвестно,чья возьмет.

– Как неизвестно! – сказал Осип. – Ясно мы победим!

– Тебе может и ясно, …

– Вон как на Шипке совсем было конец, а устояли и Сулеймана разнесли.

«Разнесли!» – хмыкнул артиллерист, – Батьку свово вы там разнесли! Вон он пятого опять Шипку брал!

– Как брал? Откуда голос? В газетах ничего не было!

– Да когда еще газеты к нам придут! Да и брешут твои газеты. Раненые говорили. Их вона с Шипки бессчетно везут. Я в лазарет офицеров отвозил, насмотрелся. Откуда, говорю, вас столько. Обратно, сказывают, Сулейман Шипку атакует. Вот те и разнесли! Да и повсюду он давит. Неровен час, прорвет линию, мы то в Румынию лататы зададим, а болгарам здеся отдуваться…

«Надо возвращаться в полк» – подумал Осип. Известие о том, что турки повсюду пытаются прорвать порядки русской армии, заставило его вернуться к тем грустным мыслям, что война не вся. Что даже здесь пришлось воевать и убивать и рисковать собственной головой. И что вот эта теплая ночь ранней осени, с крупными звездами на темном небе, отблесками огней в дымящихся смоляных плошках музыка, вино и ряды танцоров – краткая передышка, а война не вся. И здесь, рядом с турками, особенно остро чувствовалось, что может еще быть по-всякому… Он с завистью посмотрел на пляшущего Петко.

«Вот ведь как! У человека дом и родня, и он часть своих односельчан.» И Осипу захотелось стать, туда, где качались танцующие ряды, чтобы руками, плечами и самим ритмом, чувствовать единое движение с близкими людьми. Взять бы да остаться среди этих людей, которые относятся к Осипу с таким подчеркнутым уважением, где его никто не расспрашивает чей он, да, откуда, где он, и в самом деле многое, сделал и этого никогда не забудут. Можно было бы жениться, скажем, на Василике, построить дом, такой как у Кацаровых, распахать участок земли, их много осталось брошенных, после того как ушли турки и жить под этим теплым небом, среди благоухающих розовых равнин, любуясь высокими горами, в этом благословенном краю, где болгарская бедность много сытее русского достатка.

3. Ему мечталось об этом и когда он потихоньку возвращался с площади во двор, где его ждала самая большая радость этого дня – дареный конь, и когда отворив, чуть скрипнувшие ворота прошел на задний двор, где днем спал под навесом, где в конюшне топал, переступая копытами, Шайтан. Сюда музыка с площади едва доносилась. В доме Кацаровых и в соседнем доме, где жила Василика, никого не было. « Кстати, подумал Осип, – А что Василики то на гулянии было не видно?» Ну, может, не любит шума, да суеты.

Конь, услышав шаги Осипа, зафыркал, всхрапнул.

– Сейчас, сейчас подружимся. Время уже… Небось уж часов десять как непоен?

Казак натянул турецкий мундир, еще сохранявший особый запах какой-то травы , которой наверное на складах турецкие интенданты перекладывали суконные мундиры от моли и запах табачных листьев, которыми пользовались и русские интенданты, спасая сукно от плесени и гнили, открыл ворота конюшни. Огромная полная луна светила так, что фонарь не требовался.

– Ну, что? – сказал Зеленов коню, – Небось, все внутри горит? Пить хочешь. Ну, давай я тебя напою.

Он взял тяжелое ведро, где серебром отливала вода, и вошел в денник. Конь покорно, опустил голову и потянулся к ведру.

– Ну, вот, – сказал Осип, – вот ты и мой ! Вот так то лучше… Он накинул коню недоуздок, привязал повод кормушке. – Ну вот. Сейчас поешь, стало быть, я твоим хозяином стану.

Он дал коню с руки несколько заранее приготовленных морковок и Шайтан ими радостно захрустел.

– Ну, вот и хорошо! Вот и ладно, – приговаривал казак, любуясь конем. – Ты хозяина потерял –друга, я коня – друга, так что мы с тобою квиты и теперь нам вдвоем надо как-то далее проживать, как мы сиротами оказались. Верно, я говорю? То-то и оно, что верно…