Не родной Валерке брат был. Двоюродный. Костяном звали. Предки у него в Кострому уехали на ПМЖ, а Костян остался один в двухкомнатной квартире, единолично на него оформленной. Вряд ли предки знали, чем он занимался. Их устраивало, что школу окончил, что в университет поступил на инженера компьютерной техники. А что летом автостопом ездит – так это его личная половая трагедия. Костян вообще умел производить впечатление правильного до зубного скрежета, этакого юного Вертера, у которого сплошь цветочки на уме, поэзия да розовые сопли. Волосы на пробор, очочки в тонкой оправе, вальяжно рассуждает о нанотехнологиях и перспективах НТР… Предки от него млели. Мама Валерке, помнится, говорила:

– Вот если ты вырастешь похожим на Костиньку, я буду счастлива.

Вырос. Похожим вырос, будь счастлива, мама.

…Валерка тогда приперся к нему, как снег на голову свалился. Костян увидел его зло сощуренные глаза и дрожащие губы, спрашивать ничего не стал, налил малолетнему брательнику чаю, а себе – водки, рассказал в очередной раз про нанотехнологии, потрепал по вихрам, заставил выкурить сигарету – «чтобы физический дискомфорт вытеснил моральный» – и сказал: «Хоть ты еще и сопля зеленая, но мужик. Тебе виднее, как жить дальше. Хочешь со мной – ради бога. Решишь домой вернуться – возвращайся».

Валерка остался. Костян сходил потом к маме за учебниками и вещами, поставил Валерку в известность, что образование – залог независимости, и что никто отныне с ним цацкаться не будет, посоветовал записаться в секцию по рукопашке – потому что всякие ушу это балет для соревнований, а в драке бестолковщина сплошная, и на этом посчитал воспитание законченным. Относился к Валерке, как к взрослому, который сам знает, чего хочет, сам решает свои проблемы и последствия своих решений тоже пожинает сам.

Валерка пораскинул мозгами и с братом согласился. Повзрослел махом, в школу стал ходить не для родителей, как все, и уроки делать не для учителей, а для себя. Плюнул на бессмысленную, без соблюдения правил, беготню за шайбой по вечерам, разобрался в дебрях алгебры и физики, пошел на рукопашный бой, освоил компьютер… Причем не бегалки-стрелялки, а паскаль-дельфи-С. Обнаружил вдруг и без особого удивления, что приятели-одноклассники с их возней на переменках, комиксами и дурацкими шуточками над учителями вроде натирания доски парафином, стали ему безынтересны.

– У тебя пока есть запас времени, – говорил Костян, – чтобы научиться тому, что в жизни реально пригодится. Когда тебе будет двадцать, как мне сейчас, ты поймешь, что времени не осталось, что его все меньше с каждым днем. И жить тебе станет страшно.

Валерка тогда первый раз в жизни закончил год без троек. Сам удивился. А летом в первый раз пошел с братом в автостоп.

– Будешь моим прикрытием, – усмехался Костян, посверкивая своими очочками, – с малолеткой не загребут.

Впрочем, следуя своему главному правилу «Меньше знают – лучше спишь», в подробности не посвящал.

По дороге Костян всем рассказывал, как едут они к бабушке, везут ей пирожков и горшочек маслица. Все верили.

Правда, выдался на обратном пути неудачный день: попали на Неверской на шестисотом километре под проливной дождь, перевал позади, видимо, залило, и машин на трассе не было. Топали пехом почти сутки, потому что спать на мокрой земле в мокрой одежде под ледяными каплями – удовольствие ниже среднего. Да еще ни одной деревеньки, где можно на ночлег попроситься, ни одного придорожного кафе – только трасса с густой окантовкой кедрового стланика…

– Не ожидал, – сказал Костян Валерке, когда они вернулись, – думал, ныть будешь.