Чайник так и валялся на полу, впаянный в линолеум.

Юлька позвонила.

– Привет! Как дела? Чем занимаешься? Сегодня в клубешник пойдем?

– Юля! У меня брат умер, Юль.

– А-а… Значит, не пойдем…

Валерка – на автомате, мало что соображая, кроме того, что надо как-то решать вставшие проблемы – сходил в банк, обналичил свой счет. Съездил в морг, снял с Кости мерки. Купил место на кладбище. Заказал гроб.

Вернулся домой, где хозяйничала Ленка: завешивала по русской традиции зеркала.

Достал из шкафа Костин костюм, купленный специально к предстоящей защите диплома.

Отгладил, полируя утюгом стрелки на брюках.

Достал фотографии. Надо было выбрать одну.

Пьяные, веселые, в обнимку с девчонками. Костян жестикулирует шампуром с сочными кусками шашлыка. Физиономия довольная, как у Чеширского кота. Костян подпевает Валерке, лупцующему по струнам гитары. У обоих физии перекошенные в артикуляции.

Костян прыгает через костер – худые руки-ноги взметнулись в разные стороны, волосы взлетели надо лбом, очочки съехали набок. Это они большой компанией отмечали Ивана Купалу в прошлом году.

Люди фотографируются, пытаясь оставить на кусочках бумаги память о счастливых минутах. Люди позируют, стараясь выглядеть на фото краше, чем в жизни. Или наоборот, придуриваются перед камерой, чтобы потом было смешно смотреть снимки. Или вовсе не позируют, полностью полагаясь на точность секунды, когда фотограф нажмет «спуск», останавливая момент таким, каким он его видит.

И никто не думает о том, что именно из этих фотографий потом будут выбирать одну – ту, которая взглянет на родных с могильного памятника.

И Костян не думал. Рассуждал о нанотехнологиях и перспективах развития НТР. Поправлял ежеминутно на тонком носу очочки в золоченой оправе. Крутил любовь с девчонками. Ходил в стоп. Играл в мады. Детей хотел завести к тридцати годам. Прыгал перед фотокамерой через костер…

Не знал Костян, что среди множества снимков уже есть тот, который будет на его могиле.

…Валерка закрыл лицо ладонями, фотографии рассыпались по полу бепорядочным маджонгом, и на каждой из них улыбался, смеялся, жил Костян, а на самом деле его не было, не было уже, лежит он на холодном столе, укрытый белой простыней, на большом пальце ноги – бирка с номером, чтобы труп не перепутали, вокруг распахнутых карих с зеленью глаз – мелкие стеклышки от разбитых очечков, каким был его последний момент, когда в темном техэтаже ему силком вкалывали ударную дозу героина, держали вдвоем, втроем, а один бил по лицу и набирал шприц, было ли ему страшно, было ли потом больно, понял ли, или словил кайф, умер по дороге в рай, успел ли попрощаться хотя бы мысленно, хоть с кем-то, да и было ли с кем прощаться, что он знал такого, еще вчера Валерке сказал «Не задерживайся, братан, завтра в дорогу», потрепал по вихрам, а Валерка голову отдернул – не маленький уже, здоровый мужик, Костян засмеялся, пошел в противоположную сторону – в магазин за сигаретами, успел ли купить, какая была его последняя мысль, что он видел перед смертью, так широко распахнув глаза, может быть, незачатых своих детей, которые могли его спасти, если бы уже появились на свет?…

– …Валерка! Валерка! – кричала Лена, упав перед ним на колени, отрывая от белого до синевы лица ладони, тряся за плечи, а он не слышал, смотрел перед собой словно в пустоту, и не плакал, не плакал, просто смотрел и руки у него были холодные, а отросшая за ночь темная редкая щетина казалась нарисованной неумелым гримером на иссиня-бледном лице…

Лена плакала вместо него, прижав его руки – на кончиках тонких пальцев мозоли от гитарных струн – к своим щекам и все пыталась растормошить…